О том, как иногда полезно прогуляться ночью...

Время будет определено позже администрацией.
Квест планируется перенести в игру.
Участники: маркиз де Можирон, Горанфло и шут короля Шико.

На Париж опустились сумерки. Городские улицы начали пустеть, парижане расходились по своим домам... В этот час, когда все допропорядочные граждане занимались своими домашними делами, трактир "Ковш виночерпия" стал наполняться своими постоянными посетителями - сомнительного вида крепкими молодцами, готовыми за звонкую монету выполнить любую работенку. Большой и просторный общий зал трактира был еще лишь наполовину заполнен людьми, из кухни доносились прекраснейшие запахи, а от большого камина, расположенного в одной из стен, разливалось приятное тепло... За самым большим столом одиноко сидел грузный монах. Его мощная рука подпирала массивную голову, почтенное чрево упиралось в стол, глаза грустно глядели на длинную батарею пустых бутылок, выстроившуюся в шеренгу на поверхности стола. В другой руке сего добропочтеного служителя церкви находился полный до краев стакан вина. Монах грустно посмотрел на него, вздохнул, издав звук, сравнимый только с шумом кузнечных мехов, и поднес стакан ко рту.
— Ну вот, брат Горанфло, — сказал он сам себе, — такое отменное вино, а тебе даже не с кем разделить радость от возлияния этого благородного напитка.
Кузнечные меха раздулись пуще прежнего — брат Горанфло снова вздохнул, и содержимое стакана благополучно отправилось в необъятную глотку монаха. С шумом поставив стакан на стол, Горанфло мечтательно возвел взгляд в потолок.
— Ах, как чудесен паштет из угрей с этим прекрасным вином... Жаренные куропатки, которые так и просятся в рот... — с этими словами глаза монаха заблестели, и он снова взглянул на стол.
Однако на тарелке перед ним вместо столь вожделенных явств лежало лишь несколько листьев салата.
— Но откуда у бедного сборщика милостыни найдутся деньги на такие роскошные блюда? — посетовал Горанфло, обращаясь к полупустой бутылке, стоявшей перед ним. — Видимо, Господь, уготовил мне ужасную судьбу и жизнь моя прервется в страшных муках голода...
Из широкой груди монаха вырвался глубокий стон. Его перекрыли раскаты грома, донесшиеся из брюха бедного сборщика милостыни, показавшие солидарность этой важной части тела со своим хозяином.

Угрюмо ступая по улицам столицы вслед за Шико, Луи проклинал тот момент, когда согласился с ним пойти в город. И что в Лувре то не сиделось? Этому висельнику понятно, что в радость болтаться по кабакам, а маркиз вполне себе мог и во дворце остаться, пропустить несколько бутылочек винца с приятелями и отправится к какой-нибудь пташке в кровать. Как последний идиот, он попался на провокацию шута и теперь вынужден составлять ему компанию. Испытывая желание хоть как-то реабилитироваться в собственных глазах, Можиро решил, что уж трактир он выберет сам. Поэтому едва увидев вывеску ближайшего питейного заведения, что гласила «Ковш виночерпия», дворянин устремился туда, несмотря на малопривлекательный вид этого храма Диониса. Не оглядываясь на королевского дурака, миньон ввалился в полупустое помещение в прескверном расположении духа. Единственно радовало, что он успел переодеть свой любимый колет на более простой. И сейчас выглядел достойно, но не вычурно. Луи обвел взором люд, находящийся здесь и принял решение остаться, пусть Шико наслаждается столь «изысканным» обществом. Довольная усмешка тронула губы мужчины и он медленно прошел в зал, не оставляя без пытливого внимания ни одно встречающееся лицо.
- Шико, заходи – кинул он через плечо шуту, - мы остаемся здесь. Надеюсь, тебе понравится.
В этот момент маркиз как раз поравнялся со столиком, за которым восседал наш пресвятой отец. Стройные ряды пустых бутылок вызывали уважение, но фаворит мог поклясться, что где-то уже видел эту необъятную личность.
- Ба! – Можиро, кинул шляпу на стол и навис над ним, почти впиваясь глазами в лицо монаха. - Так это же тот образец красноречия, что мы имели счастье слушать в день перед назначением главы Лиги на одной из улочек Парижа.
Настроение стало стремительно подниматься – друг короля нашел развлечение.
- Как поживаете, брат мой? Не помешаем? – молодой человек, не дожидаясь ответа опустился на скамью рядом с Горанфло.

Шико следовал за королевским фаворитом чуть в отдалении, посмеиваясь про себя над угрюмым Людовиком. Молодой человек с самого утра был в плохом настроении - король накричал на него во время аудиенции и накричал незаслуженно.
Впрочем, шута только смешили отношения короля и его фаворитов, кроме тех моментов, когда их взаимная привязанность не мешала Генриху сосредотачиваться на делах. Да и помимо миньонов была церковь, Гизы, Анжуйский...
Поглядывая на мрачное лицо приятеля, шут по привычке внимательно осматривался по сторонам и прислушивался к происходящему, особо не сосредотачиваясь. В этот весенний вечер хотелось наслаждаться свежим воздухом, беззаботностью, вином и приятной компанией, которую вполне можно было разбавить поздним вечерком какой-нибудь женщиной...
Когда Можирон нырнул в "Ковш", губы Шико тронула скептическая улыбка - грязней дыру придумать было невозможно, особенно такому изнеженному молодому человеку, но право выбора было негласно предоставлено фавориту, да и Антуану было все равно. Он умел в любом месте чувствовать себя комфортно - будь то Лувр, исповедальня в аббатстве на тайном сборище или сарай с сеном, в котором можно уединится с красоткой. Свобода - вот что всегда манило королевского шута. За ней он готов был последовать куда угодно.
Одетый до смешного просто - коричневый колет почти без украшений, того же цвета штаны с короткими пуфами и высокие сапоги для верховой езды, вооруженный своей непомерно длинной шпагой и любимым кинжалом, шут чувствовал себя своим человеком в кабачке, наполненным простым людом, словно был на приеме в Лувре.
Зоркий взгляд сразу выхватил из общей сутолоки знакомую фигуру толстяка с унылым лицом.
- Ба, да это же святой брат Горанфло!, - утверждающе воскликнул он, хлопая с силой по плечу маркиза, - наш король много бы отдал за то, чтобы пообщаться со святым, а нам даже и давать ничего не нужно - вот он, сам идет нам в руки. Кстати, сын мой,- повернулся Шико к фавориту, - вот достойный человек для принятия в себя твоих грехов! Ты вернешься в Лувр очищенным от скверны, за которую тебя так ругал наш король - женщины, вино...
Подойдя к Горанфло, шут насмешливо улыбнулся горстке листьев и понимающе посмотрел на друга.
- Вы опять занимаетесь постом? И наверное успешно?, - участливый вежливый тон Шико был утрированно ироничен.

Брат Горанфло настолько погрузился в мрачные размышления о несправедливости к нему Создателя, что перестал замечать все вокруг себя. Его сознание рисовало ему такие живописные картины кулинарных шедевров, что, казалось еще немного и он сможет почувствовать вкус этих фантастических блюд у себя на языке. Погруженный в свои грезы, бедный монах даже не заметил двух людей, подсевших к нему за стол. Только знакомый голос смог вырвать Горанфло из пучины сладких мечтаний... Этот ироничный, с небольшой долей насмешки, голос мог принадлежать только одному человеку. И этот человек, этот добродетель...
— Господин Шико! — радостно вскричал монах. — Мой спаситель! Мой добрый друг! Как же я рад вас видеть!
Горанфло попытался было встать и поприветствовать своего старого знакомого, но два весомых обстоятельства удержали его от этой идеи, а точнее не дали ее осуществить — брюхо, изо всех сил стремившееся застыть в состоянии покоя под столом, и несколько бутылок вина, пытающихся вывести сборщика милостыни из равновесия.
Осознав всю тщетность своих попыток встать, Горанфло смирился со своей тяжкой долей и лишь еще больше развалился за столом.
— Милостливые господа! — жалобно пролепетал он, — Сжальтесь над бедным нищим голодным монахом... Монастырская еда сведет меня в могилу. А хозяин этого мерзкого богохульского заведения не желает разделять христианских добродетелей и не хочет накормить служителя церкви ужином.
В ходе этой жалобной речи служитель церкви обдал своих новых собеседников крепким запахом винного перегара...

Рука у шута была не из легких, но миньон сделал вид, что не обратил на хлопок внимания. Жалобный тон выпивохи мог внушить сострадание кому угодно, но только не маркизу в этот вечер. Весь день не задался. Может хоть его итог потешит. Луи почувствовал смутную угрозу, когда монах попытался встать и, скамья под ними жалобно скрипнула, но пересаживаться не собирался. В случае чего он вскочить успеет, а вот этот бочонок на ножках вряд ли.
-Знаешь, Шико, не гоже утомлять святого отца всеми моими грехами на пустой желудок и трезвый рассудок, - Можиро поправил шпагу и уселся поудобнее, пряча лукавые искорки в глазах, - тем более, что прояви мы сострадание к несчастному служителю церкви, то на половину прощения Господа уже можно рассчитывать.
Друг короля передал удар по плечу дальше, тяжело опустив свою ладонь на спину монаха, и нежно улыбнулся ему.
- Так что, брат Горанфло, изволите отведать перед принятием исповеди? Зовите сюда того бездельника, что отказывает святым отцам в куске хлеба насущного, - молодой человек взял одну из бутылок и брезгливо понюхал горлышко, - И что за дрянь вы тут пили?

Рука миньона с гулким звуком опустилась на исполинское плечо несчастного монаха, однако тот никак не отреагировал на это действие, только лицо его стало еще более жалобным. Теперь оно походило на лицо ребенка, готового вот-вот расплакаться. Слегка затуманенные вином глаза Горанфло с детской наивностью и доверием глядели то на Шико, то на его спутника, который, впрочем, оказался монаху не знаком. Однако, стоило этому незнакомцу проявить какой-то интерес к еде и выпивке, как все внимание брата-женевьевца сразу же оказалось приковано к нему.
— Сын мой! Сам Господь услышал мои молитвы в этот вечер и послал мне вас! — воскликнул Горанфло, молитвенно сложив руки на груди. — Как бы я сейчас хотел, чтобы на этом столе очутилась жаренная курица с салом и луком, яичница и жаркое с овощами.
Глаза Горанфло снова мечтательно закатились, а руки легли на живот, поглаживая его, словно все эти изумительные явства уже успели, миновав стол, перекочевать прямиком в безразмерный желудок монаха.
— Что касается вина, то эти скряги потчуют меня провансальской кислятиной... А так хотелось бы хереса... — в который раз за сегодняшний вечер Горанфло мечтательно закатил глаза, представляя в своем воображении, на этот раз, длинный строй винных бутылок. — Но они заявляют, что у них ничего другого нет. — с детской обидой положил конец своим мечтаниям монах.
Сборщик подаяний обратил на двух товарищей взгляд, полный такой искренней надежды, что нужно было абсолютно не иметь сердца, чтобы не исполнить сию же минуту все его сокровенные желания.

Шико нахмурился, но в глазах его плясали лукавые огоньки.
- Как, грешник, ты печешься о своем пузе?!, - строго начал он, - А как же вечерняя молитва? Как меня убеждал твой настоятель, именно она должна заменять благочестивому человеку превосходный ужин.
Сняв шпагу и оставив на поясе только кинжал, шут аккуратно сложил возле себя оружие, накрыв сверху сложенным плащом и шляпой, а сам, пригладив волосы, уселся напротив монаха на стул грубой работы.
- Ужасное поведение для монаха, - тон Шико смягчился и был игрив, - но я продолжу твое растление! Эй, хозяин!
На зычный зов шута прибежала хорошенькая женщина.
- Да, сударь! Я конечно не хозяин, но обслужить Вас смогу не хуже его!, - задорно сверкая карими глазами, сообщила она.
Шико с одобрением окинул взглядом округлые формы пригожей служанки.
- А принеси-ка ты нам хересу, модеры, потом из еды для начала, - многозначительно подчеркнул шут, глянув на монаха, - яичницу с салом, паштет из угря и можно парочку зажаренных куриц.

Спойлер:

Пока Антуан делал заказ, Луи рассматривал девицу, причем весьма тщательно. Даже слегка привстал, дабы оценить вид бюста сверху. Зрелище порадовало глаз. А вот пожелания высказанные шутом вызвали недовольную гримасу.
- Фи, Шико. Как низко с твоей стороны, думать только о себе, - Можиро взял за руку служанку и подтянул к себе ближе, - неси этому скряге, то, что он хочет, а мы со святым отцом, не устающим молиться о нашей благодати, пожалуй, отведаем жаркое из лучшего кабанчика, что здесь найдется. А к нему: крепкого бульона с потрошками, острых куриных крылышек и нежные фазаньи грудки. Пить будем, - скептично оценил пустые бутыли на столе еще раз, – херес и бургундское. Пока, в два раза больше, чем здесь стоит.
И, побыстрей, красотка.
Обаятельно улыбнувшись, миньон отпустил девушку, снял плащ и небрежно кинул его рядом с собой.
- Вот так-то лучше, - Луи насмешливо взглянул на шута, - вечер перестает быть томным, дружище.

Шико посмеиваясь, слушал фаворита, вертя в руке пробку от бутылки. Когда Можирон закончил говорить, он крикнул в спину служанке, отправившейся было к кухне.
- Эй, красотка, прибери-ка эту мерзкую травку, - указал шут на салат, - и это побоище из бутылок для низкосортного пойла. Тут будет стоять первоклассная рать. Ну что, Горанфло, сегодня твоим благодетелем будет этот шелковый господин. Но будь с ним осторожен, дружок, он умеет вытягивать блага. Впрочем, из тебя не вытянешь ничего, кроме как твое потрясающее краснобайство.
Шут вновь повернулся к девушке, старательно убиравшей на столе и при этом нависшей над ним всем своим соблазнительным богатством, заманчиво выглядывавшим из-за корсажа.
- Если у вас есть окорок начиненный орехами, тащи и его сюда.
Девушка понимающе кивнула и наконец скрылась в направлении кухни, унося с собой поднос внушительно нагруженный бутылками.

Глядя на это проявление невиданной щедрости и мотовства, лицо Горанфло все больше и больше расплывалось в совсем детской счастливой улыбке. Он с такой благодарностью смотрел на своих неожиданных спасителей, что от его внимания ускользнули даже пышные формы помощницы трактрщика, убиравшей со стола.
— Ой... — не веря своему счастью протянул монах, в глазах которого блеснули слезы радостного умиления. — Ой... Господа! Друзья мои! Возлюбленные братья мои! Мои спасители!...
В конец растрогавшийся брат Горанфло, не находя более слов, снова предпринял попытку привстать и обнять своих добродейцев, однако, по уже указанным нами причинам, сей акт благодарности ему не удался. Тогда достопочтенный монах вспомнил пословицу про гору и пророка и протянул обе свои геркулесовы ручищи к шуту.
— Дайте же я вас расцелую, мой милый друг. Вы спасили своего бедного Горанфло от такой мучительной и страшной погибели... И вы, сударь, тоже, — обратился сборщик милостыни к спутнику Шико, — Вы тоже спасли мою несчастную жизнь. Знайте, Господь вам никогда этого не забудет. Он учил нас любить своих ближних, а людей, посвятивших себя служению Ему — особенно. Так что вы еще даже не представляете, насколько богоугодное дело вы сейчас совершаете и да простятся вам все ваши грехи за это...
В ходе своей импровизированной небольшой проповеди захмелевший монах несколько раз наставительно ткнул обрубком указательного пальца в потолок, а под конец даже попытался наложить крестное знамение на своих товарищей.

Вот что-что, а проповеди Можиро всегда приводили в тяжкий грех гнева или еще в более сокрушительный – уныние. Когда у Генрике начинались очередные приступы покаяния, Луи позорно заболевал всеми возможными недугами. А если и вынужден был топать за своим королем в очередной богоугодной процессии, то делал это с такой несчастной физиономией, что Создатель, не мог быть не тронут его скорбью. Ораторское искусство и способности лица брата Горанфло поистине поражали. Впервые речи священника вызвали у маркиза хохот. Принесли вино, и Луи протянул одну из бутылей бургундского женевьевцу, предлагая ее откупорить.
- Ну что ж, брат мой, освятите своими перстами этот никчемный сосуд и помолитесь за отпущение грехов вашего соседа. А грешник я превеликий, так что никто, кроме вас меня не спасет.
Понемногу стали подавать явства и маркиз с интересом наблюдал за лицом «великого оратора»
- Шико, ты с чего начнешь?
Обведя взглядом принесенные блюда, миньон первую пробу оставил для сотрапезников. Сам он есть, особо, не хотел.

Проповедь огроменной туши, с небритой физиономией, которая умильно расплылась в улыбке заставила шута громко расхохотаться, а вот угроза расцеловать - отодвинутся подальше и с опаской замахать руками.
- Ну уж нет. Оставь свои поцелуи кумушкам, которые тебе подают. Им ты можешь даже сказать, что каждый твой поцелуй сойдет за индульгенцию, а вот я пожалуй обойдусь.
Принесенное вино остановило порыв монаха, как и его пузо, которое не способствовало резким телодвижениям.
- Дружок, - обратился шут к фавориту, провожая масляным взглядом красотку с кухни, - преподобный отец обладает редким талантом определять место, где произростал виноград, из которого сделано вино по нескольким глоткам и может сказать тебе год, когда оно было сделано.
В ответ на предложение Можирона положить почин, шут только улыбнулся, придвинул к себе вожделенный окорок, отрезал добрый кусок и впился белыми зубами в поджаристую корочку.

Несколько холодная реакция Шико на столь открытый жест со стороны Горанфло смутила монаха, но он уже привык к тому, что королевский шут — человек довольно скрытный и не склонный проявлять лишние эмоции и сантименты. Брат-женевьевец, напротив, всегда был жизнерадостным и открытым человеком, а под действием вина и вовсе становился добрым настолько, что не способен был и мухи обидеть, из-за чего нередко страдал, терпя поражения в пьяных драках, несмотря на свою недюжинную силу.
Горанфло понравилось, какую реакцию произвели его слова незнакомого ему спутника Шико, оказавшегося таким щедрым и веселым человеком. Монах разразился хохотом вместе с ним, перекрыв своими раскатами все звуки в трактире и на улице. Появившееся на столе бургундское вино, которое казалось Горанфло надостижимой мечтой, немало поспособствовало поднятию его настроения.
— Я освячу этот сосуд, сын мой. — ответил сборщик милостыни, продолжая смеяться. — Однако не перстами, а устами!
С этими словами Горанфло выдернул зубами пробку из бутылки и тут же наполнил свой стакан. Провожая взглядом различные блюда, которые начали подавать к столу, он поспешил поскорее переправить бургундское вино туда, где его уже дожидались пару пинт провансальского, дабы не потерять ни минуты и добавить к дуэту этих жидкостей что-нибудь из так вкусно пахнущих кушаний.
— Верно, господин Шико, верно. — с нетерпением в голосе сказал монах, пододвигая к себе огромную сковороду с яичницей. —Я готов биться об заклад, что угадаю сорт винограда, виноградник и год сбора всего по трем глоткам, но мое брюхо пусто и потому, оно не даст мне проявить этот талант в полной мере сейчас. Дайте я сначала полакомлюсь всеми этими вкусностями, и тогда я покажу вам, на что способен настоящий питух.
На стол только успели поставить тарелки с куриными крылышками и фазаньими грудками, как они уже оказались во власти Горанфло — тот пододвинул их поближе к себе, выхватив буквально из под носа улыбающихся дворян. Воздвигнув между своей добычей и неприятелем оборонительный вал из нескольких бутылок, сборщик милостыни успел схватить в одну руку самую большую курицу, с подноса, а другой — оторвать от окорока, оставленного шутом без обороны, добрый кусок мяса. Вся эта снедь начала стремительно исчезать во рту монаха.

Одно удовольствие было смотреть, как в бездонном брюхе Горанфло исчезали яства кабака. Так, как ел этот толстяк, не ел больше никто. Для монаха поглощение еды было искусством, смыслом жизни и существования. При наличии всех смертных грехов в своей личине, именно чревоугодие было у него на первом месте, что он доказывал, поглощая мясо в неимоверных количествах.
Шико с наслаждением наблюдал за приятелем, не забывая потчевать и свое брюхо, хоть и тощее, но тем не менее тоже весьма вместительное.
Заморив первый голод, шут налил себе вина и опрокинул в себя содержимое стакана:
- А что, брат Горанфло, как поживает твой приор? Уж не вспоминает ли твои подвиги? Не толкает ли на новые? Ведь такого проповедника, как ты весьма трудно сыскать.
Тон шута был серьезен, но в глазах плясали лукавые огоньки, которые едва прятались за внешней серьезностью. Впрочем, сейчас монаху явно было не до загадок, он был занят своим ужином, а это было куда важнее всего прочего. Тем более, что пригожая служаночка постоянно подносила все новые и новые блюда, дивясь на бездонную бочку в рясе.

Брат Горанфло, казалось, не обращал внимания ни на что больше, кроме тарелок с провизией, стоявших перед ним. Он со всей серьезностью и ответственностью подошел к процессу поглощения пищи, отвлекаясь лишь для того, чтобы пополнить уровень вина в своем стакане. Помощница трактирщика только и успевала, что подносить новые яства и забирать пустые тарелки. Наконец, когда бедная девушка уже начала сбиваться с ног, достопочтенный брат Горанфло с важным видом откинулся на спинку скамьи. Сложив руки на своем чреве, которое, казалось, стало еще более необъятным, он расплылся в умилительной улыбке. Его взгляд пытался сосредоточиться то на паре оставшихся бутылок на столе, то на сотрапезниках. Уже основательно захмелевший и мало что соображающий монах наконец остановил взор на том, кто к нему обращался - на Шико.
— Т-ты мне, Шико?... — не сразу понял, что от него хотят, Горанфло, — К-какой пр-р-риор? А... Н-наш приор... Ой, Шико, т-ты себе не п-представляешь, к-как они плох-хо стали ко мне от-тноситься, как т-только нач-чался п-пост...
Язык уже перестал беспрекословно подчиняться воле брата сборщика милостыни, его жалобный тон еще больше ухудшил членораздельность речи монаха.
— Т-теперь мне д-дают в аб-батстве только од-дну бут-тылку вина в день и ограничив-вают мой р-рацион всего двумя п-пулярками и овощами. — со слезами на глазах плакался монах Шико, словно ища у него защиту от подобной вселенской несправедливости.
Осознавая всю свою безутешность в этом плане, Горанфло махнул рукой, словно смирившись со своей тяжкой аскетнической участью.

Шико пощипывал листик петрушки, хитро улыбаясь себе в усы. Толстопузый монах, являясь помимо своей воли источником ценнейшей информации, только радовал шута своим пьяным иканием. Отчего так сложилось, Шико и сам не мог сказать – наверное его радовало присутствие в мире столь бесполезной туши, вся деятельность которой была направлена только на одно – насыщение утробы, а каким способом не имело значения.
Если брат сборщик милостыни был голоден, то кумушкам не удавалось от него скоро отделаться. Сушеные сливы и хлебцы не давали должного результата и назойливая лысина Горанфло маячила и ныла до тех пор, пока хозяйки не меняли свое решение и не давали монаху то домашней колбасы, то кусок утки, а то и пирога…
- А что, бездельник, тебя даже кормят в твоей святой обители? Пожалуй, стоит и мне заделаться монахом. Добрый из меня выйдет проповедник!, - Шико с удовлетворением оторвался от куриной ножки, которую обгладывал и сделал добрый глоток вина.

Вливая в себя очередную бутыль бургундского под бестолковую болтовню шута и монаха, Можиро погрузился в свои мысли. Лишь изредка его взгляд скользил по стенам трактира и лицам собутыльников, не выражая никаких эмоций. Луи думал обо всем и сразу – о том, с чего это у короля с утра было плохое настроение, просто ли он плохо спал или уже кто-то успел досадить ему. Просто так Генрике никогда не поднимал голос на своих друзей, а тут разнервничался без причин. Это обязательно надо выяснить по возвращении в Лувр. Так же молодой человек думал о том, что сегодня он заметил в свите королевы Луизы новое лицо –весьма милую барышню, не совсем в его вкусе, но явно привлекательную для мужского пола. Хорошая фигура и правильные черты лица открывали этой даме широкие перспективы, если она сумеет ими воспользоваться. Маркиз отметил про себя, что необходимо будет понаблюдать за новой фрейлиной, узнать есть ли у нее любовник и как она проводит время, свободное от службы государыне. Некоторые женщины становились весьма влиятельными, благодаря своей внешности и Луи хотел знать, чье сердце будет подчиняться воле этой красотки. Ее уже представляли ко двору, и миньон с трудом вспомнил, что представляли, как жену главного ловчего. Сегодня же привезли письмо от Катрин, которую муженек отправил рожать подальше от Парижа. Она хотела вернуться, как только разрешиться от бремени и поскорей увидеться, но супруг настоял на ее пребывании в Савое, за что друг короля ему был безмерно благодарен. «Интересно, чей это ребенок – мой или его?», - данная мысль была отягощеная лишь любопытством и вызвала у Людовика довольную усмешку. Но больше всего расстраивало, что он сегодня не видел Фло. Все эти соображения роем вились в сознании мужчины и, лишь тряхнув головой и залив в себя пятую бутыль, он смог вернуться к сотрапезникам, как раз в тот момент, когда Шико решал стать монахом.
- Антуан, вас двоих церковь не прокормит, - Можирон оглядел стол и остановил свой взгляд на хрустящих крылышках. Подтянув их к себе, маркиз выбрал самый сочный куриный кусочек и вонзил в него зубы. - И посом к..роль фебя не про..тит, - дожевав и проглотив птичье мясо, миньон продолжил уже более разборчиво, - ты же знаешь, как он ревностно относится к своим друзьям. Правда тут возможны вариации – ведь он не менее ревностно почитает Всевышнего. Давай, заделывайся, дружище, а государя мы как-нибудь утешим. А вам, брат мой, - обернулся к Горанфло и смеясь провел у того перед носом следующим крылышком, - не видать будет больше таких ужинов, так как ваш приятель составит вам компанию в сборе милостыни и вам придется все добытое делить на двоих.
Маркиз от души расхохотался, представив шута, побирающегося на улице в сопровождении бочки красноречия в лице брата Горанфло.

Не склонный к быстрым сменам настроения Шико почувствовал, как его окатила волна мрачности. Ему внезапно стало противно и это место и его обстановка. Безмятежный настрой миньона, так беззаботно рассуждавшего рядом лишь усилили угрюмость шута.
Не отвечая на слова приятеля, мужчина налил себе в стакан вина и выпил его залпом, на секунду задержав во рту последний глоток живительной влаги.
Расположившись на скамейке поудобнее, Шико протянул руку к паштету, принесенному во время тирады Можирона. Выбрав кусочек поаппетитней, шут отправил его в рот и проглотил, почти не жуя.
Уж что-что, а плохое настроение никогда не могло испортить ему добрый гасконский аппетит.
Дожевав паштет и запив его новой порцией вина, Шико взялся за фазанью грудку.

Луи доел очередное крылышко и с удивлением взирал на поглощение явств шутом. Еще в Лувре маркиз неоднократно поражался, сколько еды и жидкости может влезть в это худое тело. Вот и сейчас челюсти Антуана практически не замирали, осуществляя работу по измельчению вновь и вновь отправляемой в рот пищи.
- Шико, может еще чего заказать? – маркиз интересовался голосом полным участия, облизывая пальцы, а в глазах читалось сплошное сострадание. – Я с удовольствием посмотрю, как ты превращаешься в копию этого добродетельного монаха. Только учитывая твой рост, можно предположить, что ты будешь выглядеть даже великолепнее, - фаворит откупорил следующую бутылку, на этот раз выбрав херес, и наполнив стакан, осушил его на половину.

Шут лишь вежливо улыбнулся на замечание молодого человека, запивая грудку вином и поставив стакан на стол, ответил:
- Благодарю. Я сыт. Что же касается моего преполагаемого подобия с братом Горафнло, то это практически невозможно. Наш преподобный друг занимается откармливанием свого превосходного брюха вот уже несколько десятилетий, лелея свой жир с утра до поздней ночи. Я не способен на такие манипуляции... Увы, я отвратительный садовник и еще худший толстяк. Горанфло может подтвердить тебе, дружок, все что сьедаю я, пропадает без пользы, не задерживаясь на моих боках и ребрах.
Закончив свою грустную тираду, шут отправил в рот кусок помидора.

Горанфло рассудил, что будет не слишком разумно отвлекаться на разговор двух дворян, предпочтя направить все свои оставшиеся силы на борьбу с кулинарными порождениями трактирщика, а в особенности, с обитателями его винного погреба. Успех в этом сражении был явно на стороне монаха - он уверенно шел к победе, усеивая поле битвы останками курочек и куропаток и пустыми бутылками, но и самому приходилось нести неизбежные потери - взгляд его становился все менее осмысленным, глаза заплывали, а звуки, которые достопочтенный брат сборщик милостыни пытался производить в перерывах между атакующими маневрами, становились все менее и менее членораздельными. Коварный соперник, хотя и отступал под бурным натиском монаха, но все же бил уверенно и наверняка - крепкое вино отравляло кровь, и Горанфло уже чувствовал себя действительно, как раненный в бою - перед глазами все плыло, а разговоры окружающих слились в единый гул, из которого уже не представляло никакой возможности выделить что-то похожее на человеческую речь. Даже вопросы друзей, обращенные к нему, доносились для монаха откуда-то издалека, из-за границ мутнеющего сознания.
Расправившись с последней, имеющейся на столе бутылкой, Горанфло гордо откинулся на спинку скамьи. Это действие потребовало у него не меньше усилий, чем недавние попытки встать, но все же закончилось более успешно. В разгоряченном вином мозгу монаха проснулся праведный гнев и желание ораторствовать. Его заплывшие глаза вдруг зажглись каким-то огнем и, яростно откусив последний кусок мяса с обглоданной курицы в правой руке, Горанфло обвел глазами зал трактира. Картинка качнулась и поплыла перед глазами, поэтому ему пришлось на мгновение закрыть глаза и снова открыть, чтобы привести свое зрение в норму.
— Бррррррратияяя! — вскричал достопочтенный брат, потрясая останками несчастной курицы, как мечом, — Б-брррррратия! Свв-вятая веррра в оп-п-пасноссссттть! Ик... Нннна костерррр ерррррет-т-тиковввв!!! Ик...
Горанфло подкрепил свои слова действиями, бросив обглоданные кости в своей руке в огонь камина. Разделавшись таким образом с еретиками в образе курицы, монах гордо и с чувством собственного достоинства икнул, после чего с грохотом колосса завалился на стол, едва не опрокинув его, и тут же захрапел во всю мощь своих исполинских легких. Продолжать свой разговор посетителям, сидящим за соседними столиками, было уже абсолютно невозможно - храп Горанфло заглушал все звуки.

Выходка пьяного монаха выдернула шута из его меланхоличного настроения и он громко расхохотался, смотря на пузатое чудище, храпевшее словно рота швейцарцев.
Огромный живот мерно вздымался, методично подымая и опуская большой деревянный крест, висевший у почтенного брата на мощной шее.
- Да-а-а... Куманек горазд выпить и еще больше горазд закусить, - с улыбкой осматривая поле боя на столе, протянул Шико в паузе между всхрапываниями толстяка.

Методичное уничтожение плодов кулинарного искусства и винодельческих стараний монахом вызвало у Можиро некое уважение к столь упорной воле к победе. Луи даже пододвинул остатки крылышек ближе к уничтожителю съестного, и они не замедлили упокоиться в недрах бездонного желудка святого отца. Когда Горанфло отвалился от стола, а смех Шико смешался с рычанием, извергающимся из огромного тела, маркизу показалось, что ничего ужаснее он не слышал на своем веку.
- Знаешь, дружище, - миньон проследил за взглядом шута и потрясенно выдохнул, созерцая увиденное, - всегда думал, что не найдется человека, превосходящего Шомберга в храпе – я жестоко ошибался. Это…, - молодой человек не нашел подходящего слова для описания несчастного страдальца за грехи людские, и похлопал его одной рукой по вздымающемуся пузу, в то время, как другой старательно прикрывал ухо, ближайшее к сборщику милостыни, - Это не храпит даже, это громыхает так словно божий гнев обрушивается на наши головы с небес.

Усмехнувшись, Шико пренебрежительно кивнул головой:
- Шомберг? Да он способен только на жалкое подобие храпа.
Допив вино и поставив стакан на стол, шут достал тугой кошель и бросил несколько монет на стол.
- Ну как теперь? Я собираюсь прогулятся по улицам нашего доброго города Парижа, а ты в Лувр?
Говоря это, шут уже цеплял шпагу к поясу.