1) Фонтенбло, покои Его Величества
2) 18 июня 1576 года, вечер
3) король Франции и Жаклин де Мариньи (де Лонгвей)
4) продолжении серии эпизодов Короли шутят

Раздавленная, уничтоженная и униженная лежала на холодном каменном полу красавица Жаклин. Град ударов, словно еще продолжал сыпаться на ее нежную кожу, оставляя немилосердные красные следы. Слезы градом лились из глаз, принявших темно синий оттенок, ресницы слиплись, судорожные рыдания рвали грудь. Фрейлина свернулась калачиком, потеряв все силы что-то менять и интерес к окружающему. Она знала одно – что стала жертвой игры, королевской игры, и никто не встанет на ее сторону. Имя Жаклин де Мариньи будет запятнано позором – маркиз де Можирон ославит ее титулом «шлюхи» и приставучей дуры, Екатерина брезгливо сморщится, заслышав упоминание о ней… А Генрих… Генрих… При мысли о короле в груди становилось так сладко и так горько, что слезы вновь потекли из глаз, не спрашивая на то соизволения. Она не увидит его больше. Вдали от Парижа, от двора, ее удел замужество и дети. Быть может батюшка и найдет ей достойного супруга, который будет принят хорошо королевской семьей, но где гарантии, что ее будут рады видеть? Да и потом… Она не нужна Валуа. Он использовал ее в своей шутке над фаворитом. Наверняка они вдвоем, а то и всей компанией посмеются над смешной влюбленной дурочкой, которая попала в такую хитрую историю. А королевский шут Шико сочинит на этот счет презабавную песенку. О-о-о-о, ну почему я не умерла, когда королева нанесла первую пощечину?!
В отчаянье она легла на спину, чувствуя, как рыдания душат грудь, а беззвучные слезы без перерыва смачивают щеки и волосы… Заламывая руки в отчаянье, Жаклин представляла, как примут ее родственники. Как будут злорадствовать соседи, враги ее семьи, их дальние родственники… А уж как посмеются подружки! Упустить такой шанс, разбить все старания родителей, разозлить королеву-мать! О-о-о-о… Глухой стон рвал горло, а внутри все горело от стыда и гнева. И на кого?! Если бы знать… Больше всего стоило ненавидеть Генриха. Именно он был виновником ее падения. Отдал на растерзание своему фавориту, после так ловко затеял эту шутку над ним же и вот теперь жертва королевских игр будет осмеяна на весь двор! Маркиз наверняка зол на своего короля, но они помирятся. Это было ясно как день. На королей не обижаются и не дуются – на то они и короли, чтобы вершить свои дела, отличные от дел простых смертных. Помирятся, обнимутся и даже не вспомнят о Жаклин де Мариньи, досадной оплошности так некстати испортившей им пару дней их дружбы.
Генрих. Король. Александр де Валуа. Анрио… Но она не могла на него злится! А лишь только тихая грусть наполняла грудь ощущением тяжести и безысходности того, что случилось.
Время все шло, но Жаклин за ним не следила. Она оторвалась от внешнего мира, уйдя в свои размышления. Графине удалось немного успокоить истерику, вызванную побоями Екатерины Медичи, и теперь она лежала, лишь иногда тихонько всхлипывая, изливая беззвучные слезы на равнодушные каменные плиты дворца. Ее никто не тревожил – никому не было интересно, что происходит с опальной фрейлиной. Оказаться возле нее сейчас, значило бы опасность вызвать гнев королевы-матери подозрением в сочувствии к неразумной. Как вдруг в комнату проскользнула одна из служанок и в нерешительности замерла перед распростертой молодой женщиной, настолько погруженной в свои горести, что не заметившей нарушения своего одиночества.
Девочка в нерешительности замерла. Ей не доводилось когда-либо видеть кого-то в таком отчаянье, но поручение, возложенное на ее плечи, было слишком ответственным, и она не могла его не выполнить.
- Сударыня, - прошептала служанка, - Сударыня! – уже громче решилась окликнуть графиню де Мариньи девушка.
Жаклин перевела пустой взгляд с потолка на лицо нарушительницы своего покоя.
- Чего тебе, - свой голос, осипший от слез, показался ей таким чужим и странным, что фрейлина положила тонкую руку на горло, словно пытаясь вернуть ему былую мелодичность.
- Вас зовет к себе Его величество король Франции Генрих III…, - прошептала служанка.
К неожиданности для себя и для прислужницы, графиня громко расхохоталась, резко сев и поджав ноги под себя.
- Король?! Меня?!
Господи! Что им еще нужно! Мало унизили?! Мало поиграли мной, как своей забавой?! Что еще…. Господи Иисусе.. Что еще...
- Одеваться! – короткий приказ нарушил тишину комнаты. Что еще оставалось? Покапризничать и покрыть свое имя еще большей грязью? Хотят пить ее кровь, пускай.
Девушка достала платье – золотистое, с богатой вышивкой, с темно алой нижней юбкой цвета засохшей крови. Платье не изгнанницы, опозоренной игрушки, а платье придворной и гордой женщины, которая не признает свою вину. Ловкие руки служанки не пришлось подгонять, и она быстро облачила госпожу в наряд. Тем временем вторая девушка, тоже вернувшаяся в покои, сбегала за водой и влажной губкой протирала лицо Жаклин, стараясь убрать следы побоев и слез. Опухлость неохотно сходила с нежной кожи, явно проступали царапины на щеках и у крыльев носа. Но, несмотря на это Жаклин была хороша, хороша красотой мученицы, несправедливо оклеветанной и опозоренной.
Усаженная перед зеркалом, она наносила пудру на лицо, стараясь скрыть следы побоев, а тем временем девушки сооружали простую, незамысловатую прическу. Помады, подводки, румяна – все это осталось без внимания.
Графиня была готова идти. Времени практически не было на приведение себя в окончательный порядок… Да и невозможно было после стольких слез быстро стать прежней красавицей. Зеркало отразило ее лицо, бледное от слез, да еще и от пудры, которая толстым слоем покрывала синяки и ссадины. Бледные губы дрогнули в улыбке, посылая отражению грустный привет. Вырез платья, богато украшенный кружевом, скрывал полуобнаженную грудь. От украшений Жаклин отказалась, только нить жемчуга поддерживала тяжелые локоны блондинки.
- Я готова, - решительным жестом отвела она руку служанки, предлагающей ей склянку с кармином. Встав из-за столика, фрейлина вдруг увидела платок королевы-матери на полу. В глазах девушки вновь появились слезы, но она мигом справилась с ними. Времени на приведение себя в порядок совсем не оставалось, а портить старания последнего получаса было бы неразумно. Гордо задрав головку, графиня де Мариньи направилась к дверям, не преминув наступить на злосчастное кружево с такой злобой, словно это было лицо его хозяйки. . .
Она шла по коридору, не видя лиц других придворных. В груди клокотала ярость, казалось, что все уже знают про ее изгнание и позор, что смеются ее спиной и обсуждают… Но фрейлина в Жаклин любезно отвечала на приветствия, хотя сознание не различало лиц говоривших.
Покои короля, до которых раньше нужно было идти так удручающе долго, вдруг резко оказались совершенно рядом. Как страшно было переступить порог, что ждало ее там? Быть может маркиз и король? Или король и королева-мать? Генрих будет зол, что она выдала его миньону… Или король и его близкая свита? Посмеются и объявят о ее высылке? Лакеи не дали времени на рассуждения, распахнув перед ней дверь.
Робко ступая, Жаклин вошла внутрь и, даже не успев заметить короля, отвесила тройной реверанс, застыв в последнем. Глаза молодой женщины были опущены вниз; корсет немилосердно давил грудь, вздымающуюся во власти волнения; в голове царила полная неразбериха, но четко проступала мысль – только не обморок!

После сцены с Можироном и разговора с королевой-матерью прошло довольно много времени – за окном уже сгущались сумерки. К удивлению Генриха, ему удалось прийти в себя и полностью восстановить свое душевное равновесие всего за каких-то шесть часов. У маркиза де Можирона Валуа так и не был – свое слово он сдержал, ровно как и завтра собирался сдержать свое обещание и к любимому фавориту не ходить. После того, как мысли в голове короля улеглись, он пришел к выводу, что рассудил все верно. Можирона следовало приструнить и на некоторое время оградить себя от его общества. Намерение вызвать Жаклин де Мариньи тоже осталось – но сразу, под горячую руку король приводить в исполнение свое намерение не собирался. Нужно было прийти в себя, переодеться, осмыслить все происходящее и как-то расхлебать ту кашу, которую сам же непреднамеренно заварил.
Весь оставшийся день король никого не принимал и больше ни с кем не разговаривал – если не считать коротких приказов, адресованных пажам. Сейчас он не нуждался ни в обществе фаворитов, ни в обществе жены. Единственное, что было нужно ему сегодня – это тишина и покой. Лишь к вечеру , к восьми часам Валуа почувствовал себя в состоянии принять Жаклин – ведь он намеревался затеять обстоятельный и серьезный разговор, а для того, чтобы его начать и продумать, нужны были силы и трезвый рассудок. Рассудительность и справедливость – вот что в итоге должно было оказаться на первом месте. Генриху хотелось понять, насколько сильно пострадала в этой истории Жаклин, почему она так легко выдала Людовику королевскую тайну, вынесла ли она что- нибудь для себя из этой ситуации, признает ли она, что поступила неправильно и главное – как отразилось это все на ее душевном состоянии. Грубо говоря, хотелось твердо и точно узнать – кто она такая и что из себя представляет. Для этого ее нужно было раскусить, и внимательно изучить содержимое. От того, какой окончательный вердикт вынесет король, зависела дальнейшая судьба фрейлины – но говорить ей об этом Генрих не собирался.
С шести до семи часов король – успокоившийся и переодевшийся – читал книгу и наслаждался спасительной тишиной. Как это прекрасно – когда рядом никто не кричит, не выражает свое недовольство и не пытается тебя разозлить! Тишина оказывала на короля воистину волшебный эффект – она вернула ему способность трезво мыслить и рассуждать. Лицо Генриха было на первый взгляд безмятежно- спокойно, и только вертикальная складка на лбу придавала ему легкий оттенок суровой серьезности. У ног его Величества лежала собака, которую король сегодня молчаливо гладил по мягкой шерстке целых два часа сряду, дабы прийти в себя. Шелк шерстки и мягкое тепло собачьего тельца внесли в беспокойную душу короля теплое умиротворение. Он вдруг почему-то подумал, что никогда не смог бы никаким образом обидеть столь милое , мягкое, теплое, ручное и совершенно беззащитное существо.
- Ты мой хороший – мягко выговорил король , отложил в сторону свою книгу и, нагнувшись, провел ладонью по голове собаки, между ушей. – Спокойный, теплый. Золото ты моё.
Мягкая улыбка тронула губы короля – того самого человека, который этим утром говорил множество вздорных вещей, будучи совершенно выведен из себя. Того самого, который злился, кричал, что он всех выгонит из Лувра - того самого, который собирался устроить Жаклин де Мариньи хорошую взбучку.
На часах пробило восемь. Генрих потянулся к колокольчику, одиноко стоящему на столике . Тишину нарушил тонкий, мелодичный звон – и спустя каких то пару секунд в покои короля Франции осторожно вошел паж.
- Найдите мадмуазель Жаклин де Мариньи и скажите ей, что король Франции желает ее видеть. Прямо сейчас.
Паж поклонился – и вышел. Генрих нехотя поднялся со своего кресла и подойдя к окну, чуть отодвинул в сторону штору. На темно-фиолетовом небе уже начинали проступать маленькие, яркие звездочки. Королю подумалось, что было бы замечательно прогуляться сейчас в садах в полном одиночестве – но вместо этого он вызвал Жаклин, и теперь бедной девушке придется мучиться дальше здесь, в королевских покоях. Генрих не собирался повторять методы своей матери – но он так же не сомневался и в том, что любые расспросы , касающиеся сегодняшнего дня, будут неприятны мадмуазель де Мариньи. Впрочем, это не его проблемы – сейчас король хотел помочь, и именно для этого он вызвал к себе фрейлину. Не для того, чтобы усладить свое самолюбие расправой над уничтоженной, несчастной девушкой – отнюдь. Если бы он решился дать ей аудиенцию сразу после разговора с матерью – со сто процентной уверенностью можно было бы сказать, что для Жаклин эта аудиенция окончилась бы не лучшим образом.
Но сейчас он был уже не тем Генрихом, который переживал и бесновался с утра. Туго перевязанная рука болела, напоминая королю об унизительной ссоре с маркизом Можироном. Конечно, нельзя будет долго сердиться на этого сорванца, ведь нельзя же наказывать человека просто за то, что у него такой несносный характер. Но намерение установить в общении с Можиро дистанцию – хотя бы на некоторое время – оставалось в силе. И выполнить его королю будет очень нелегко – так же как и так, что ему сегодня нелегко было отказаться от желания проведать раненного друга. Однако Генрих справился – справится и потом.
Стоя у окна, король засмотрелся на покрывающееся звездами небо – отвлек его звук отворяющейся двери. Генрих обернулся – перед ним стояла Жаклин де Мариньи. В глубоком реверансе склонилась она перед королем Франции, затем последовал еще один – и наконец фрейлина замерла в третьем реверансе. Королевские покои ярко освещались огнем свечей – однако этого было недостаточно, чтобы детально разглядеть фрейлину издалека. Больше всего Валуа интересовало ее лицо.
Король не стал медлить и сразу подошел к Жаклин.
- Встаньте, сударыня – спокойно выговорил Валуа , дотрагиваясь кончиками пальцев до плеча молодой женщины. После того, как фрейлина выпрямилась , Генрих устремил внимательный взгляд прямо ей в лицо, ничуть не заботясь о том, что Жаклин опять таки может быть неприятно такое пристальное внимание с его стороны. Некоторое время король просто молчал, изучая вошедшую.
- Присядем – наконец сказал король, не меняя тембра голоса – Присядем и побеседуем.
Он жестом указал Жаклин на кресло, стоящее напротив его собственного.

Предательская влага вновь начала застилать глаза, рискуя испортить слой пудры, аккуратно прикрывающей синяки под глазами. Колени дрожали от долго лежания на холодном каменном полу, а теперь еще и вынужденные застыть в неудобном положении в реверансе, они невыносимо ныли. Жаклин думала, что разбита совершенно; ей должно быть все равно, чтобы не случилось далее, но сейчас, чувствуя короля так близко от себя как никогда, она поняла, что еще готова бороться за свое доброе имя.
Сначала она увидела кончики туфель короля, затем почувствовала легкое прикосновение, от которого все существо фрейлины охватила лекая дрожь. Голос Александра-Эдуарда, как назвали короля при рождении, пронизал насквозь уставшую за этот невыносимо длинный день молодую женщину. Ей вдруг захотелось оказаться в постели и проспать так много-много часов, быть может, даже дней. Закутаться в тепло одеяла, развести в камине огонь и чтобы кто-то сидел рядом, просто обнял и ничего не говорил. А в этом дворце не то, что у людей сердца каменные, но даже постели словно гранит.
Наконец получив возможность выпрямится, Жаклин тут же пожалела об этом. Пристальный взгляд Генриха III пытливо впился в ее лицо. Это было довольно неприятно, учитывая то, что графиня не на шутку увлечена королем, а предстать перед любимым мужчиной в таком ужасном виде, как приобрела Жаклин, было мучительно. Но пришлось выдержать и эту пытку, пусть даже от нее так порозовели щеки, что наверняка даже пудра не скрыла этот факт.
Тишину вновь нарушил голос короля, плавный жест его изящной руки указал в сторону кресла. Графиня словно была во сне – чего от нее хотят? Ведь Екатерина ясно сказала – убираться вон, не позорить своим пребыванием королевскую свиту. Она слышала и не слышала Генриха III. Может ее хотят опять отчитать? Но сколько же уже можно сносить унижений из-за радостей сильных мира сего? Сколько…
Глубоко вздохнув, графиня де Мариньи повиновалась жесту королевской руки и направилась к креслу, вновь потупив глаза. Однако сесть девушка не решилась, оставляя королю сделать это первым

Жаклин де Мариньи казалась Валуа похожей на тень. Бледная кожа, отсутствие украшений (не считая нитки жемчуга), царапины на лице, потухшие глаза - создавалось впечатление, что Жаклин тает, словно льдинка летом. Спокойно смотреть на это было почти невозможно - но король смотрел, не отводя пристально -внимательного вгляда. Разумеется, ему было жалко фрейлину, и теперь когда она предстала перед ним в таком виде - король ощущал к ней живое сочувствие.
Фрейлина подошла к креслу и застыла около него, не решаясь сесть. Казалось, она боялась сделать любое лишнее движение, чтобы не дай бог не разгневать правителя. Гневаться Генрих не собирался - по крайней мере пока. Однако, ее нерешительность заставила чуть дрогнуть уголки губ короля - улыбку он сдержал.
Решив не усугублять и без того незавидное настроение Жаклин, Генрих опустился в кресло, закинул ногу на ногу, поудобнее устраиваясь на своем месте. Руки король положил на подлокотники - поза получилась спокойная и расслабленная. Дождавшись , пока Жаклин сядет, Генрих помедлил еще несколько секунд, и затем заговорил.
- Мадмуазель, я пригласил Вас к себе для того, чтобы прояснить ситуацию, в которой Вы оказались. Маркиз де Можирон рассказал мне о происшествии на лугу - однако мне недостаточно только его рассказа для того, чтобы разобраться в ситуации. Я хочу, чтобы Вы ответили мне на несколько вопросов и , таким образом, разъяснили дело. После того, как Вы на них ответите, мы обсудим Ваше положение и вырианты достойного выхода из него.
Вопросы, которые король собирался задавать Жаклин, уже вертелись у него в голове.
- Хочу сразу сказать, что чем откровеннее Вы будете со мной, тем с большей вероятностью я смогу Вам помочь.
Или не помочь - додумал Генрих про себя - а наоборот, не препятствовать исполнению наказания.
Извиняться за свою шутку король покамест не собирался. Если бы Жаклин обладала достаточным количеством ума, она бы справилась с заданием без особого труда. Цель была в пределах досягаемости и достигнуть ее было сравнительно легко. Однако Жаклин не смогла оправдать королевских надежд.
- Итак, мадмуазель, готовы ли Вы выполнить мою просьбу?
Пока король предлагал Жаклин разговор "по-хорошему". Если она откажется выполнить просьбу, ей придется выполнить приказ, и в таком случае король поставит себя намного жестче, в то время как сейчас он был расположен к фрейлине.

Дождавшись пока король первый сядет, Жаклин тоже опустилась на мягкие подушки кресла. Все происходящее было слишком похоже на сон. Недосягаемо прекрасный еще вчера Генрих III де Валуа сейчас сидел напротив нее на расстоянии руки и ни фавориты, ни придворные, ни королева-мать не могли помешать этому уединению, которое было бы просто волшебным, если бы не причины, способствовавшие этой встрече.
Разгладив руками складки на юбке, графиня позволила себе вздохнуть. В этот момент ей показалось, что до сих пор она не дышала, хотя это, конечно же, было не так. Поза короля, такая небрежно-расслабленная, весьма ему шла. На губах девушки промелькнула улыбка, ей самой стало немного смешно и грустно от того, как все складывалось. Выходит для того, что бы удостоится беседы с королем наедине, получить толику его внимания, нужно попасться в какую-то дикую интригу, опозорится перед всем двором, поломать шутливые планы Екатерины… Голос короля вырвал Жаклин де Мариньи из ее размышлений, заставляя одурманенное от слез сознание опять начинать работать.
Чем больше Генрих говорил, тем большее недоумение снисходило на девушку. Король Франции хочет ей помочь? В этом дворце, где ее уже вычеркнули, где маркиз де Можирон видит в ней назойливую муху, королева-мать законченную дуру, а то и … шлюху… Где над ней наверняка уже смеются все.
С каждым словом короля в сердце фрейлины вонзались стрелы. Сладко-горькие, она рада была прочувствовать каждую. Как можно было ошибаться в том, кого она так нежно любит? Как можно было приписывать ему злодейство, равнодушие, насмешку. Нет! Король Франции Генрих III Валуа не таков. Пусть он принял участие в этой отвратительной интриге, погубившей графиню де Мариньи, но, быть может, он не знал, к чему это все приведет?
Слеза скатила по щеке фрейлины, не заботившейся о том, чтобы скрыть то, что кипело внутри нее в эти минуты.
- Сир, - с жаром прошептала девушка, - я клянусь Вам говорить правду и только ее.
Обещая быть откровенной и правдивой, Жаклин действительно не врала. Она и не собиралась лгать, считая себя абсолютно правой.

Странно, но чем дальше - тем большее сочувствие ощущал по отношению к графине де Мариньи молодой король. По бледной, почти прозрачной коже щеки Жаклин скатилась слезинка. Генрих едва удержался от того, чтобы не вздохнуть, а сердце у него едва не сжалось - захотелось взять глупенькую фрейлину за руку, чтобы хоть как-то успокоить ее. Однако, явно показывать свое живое сочувствие было рано. После того, как Жаклин поклялась ему говорить правду, Генрих почувствовал к ней неподдельное расположение.
- Хорошо - мягко сказал король , позволив себе едва заметную улыбку, которая так и норовила сделаться еще теплее и доброжелательней.
Фрейлина , казалось, едва дышала. Генрих даже как-то потерялся - и теперь думал, как бы ему провести свой допрос в как можно более мягкой форме. Король выпрямился в своем кресле - правая рука перекочевала на колено, а левая, вся в бинтах - осталась лежать на подлокотнике кресла.
В покоях воцарилась пауза, длившаяся несколько секунд.

- Начнем с самого начала. Сегодня утом мы с мадам Екатериной дали Вам задание - помириться с маркизом Можироном. Вы вольны были выбирать любой из доступных Вам методов для достижения этой цели , и не были ограничены во времени. И тем не менее Вы вероятно сочли, что самым лучшим будет немедленно выдать маркизу свои намерения, нас с мадам Екатериной - и тогда вы достигнете мира? Скажите, ведь Вы прекрасно понимали, что Людовик резок и в словах, и в действиях, и уж наверное догадывались о том, что он к Вам отнюдь не расположен. Так ли это, мадмуазель?
Для начала Валуа хотелось выяснить, понимала ли Жаклин свое положение, осознавала ли она свои слабые и сильные стороны и был ли у нее конкретный план для достижения цели - перемирия? Грубо говоря, подумала ли она хоть немного перед тем, как кинуться выполнять приказ. Впрочем, ответ на свой вопрос король и так знал - нет, не подумала. Что он тут же и высказал.
- У меня сложилось впечатление, что Вы никак не обдумали ни свое положение, ни риск подвергнуть себя опасности. Более того, вы сделали все для того, чтобы эта ситуация обернулась коренным образом против Вас. Если быть честным до конца - я боялся, что все закончится плохо, но не подозревал, что так скоро и так радикально.

Любимая королевская борзая - Жанетта - встала на задние лапы, упершись передними конечностями в подлокотник королевского кресла. Так получилось, что левую переднуюю лапу она поставила аккурат на забинтованную руку короля. Лицо Генриха незамедлительно исказила гримасса боли.
- Кыш - недовольно обратился к собаке король - Иди отсюда.
Борзая тихо заворчала, глядя на хозяина темными блестящими глазками, однако лапы с кресла убрала.
- Я слышал историю о прогулке на лугу от маркиза, и от мадам Екатерины. Теперь я хочу услышать хоть что-нибудь от Вас. Я не сомневаюсь в том, что Вы скажете правду - как обещали мне.
Тем самым король давал понять фрейлине, что верит ей заочно и не станет подвергать сомнению ее слова.

Слова короля, его мягкий тон, участливый взгляд заронили зерно надежды в душу графини о том, что Генрих III спасет доброе имя своей придворной от позора, закроет рты хулителям и помирит с Екатериной. Так просто! Ведь в руках этого человека вся Франция…
Однако, не смотря на всю любезность короля, его благодушие беседа напоминала допрос, который резал по живому едва затянувшуюся рану. Да, пускай монарх обещал спасение доброго имени, протягивал руку помощи, но снова муки. Неужели маркиз не расписал все в красках, а королева-мать не добавила свои красочные мазки? К чему это? Жаклин устало прикрыла глаза на секунду, не заметив, как по щеке скатилась предательская влага.
- Не совсем так, сир, - глухой от долгих рыданий голос, казалось, с трудом шел из груди, подымавшейся в такт едва слышному дыханию своей хозяйки. Графиня вновь подняла глаза на короля.
- Конечно, я знала, что маркиз по каким-то своим причинам недолюбливает меня, но я никак не могла предполагать то, что эта неприязнь настолько сильна… Я совсем не хотела выдавать планы .. Ваши, сир, и мадам королевы.. Но..
Жаклин замялась, чувствуя сейчас себя между двух огней. Как бы король не принял правду за намерение фрейлины очернить его фаворита. Вот тогда ее точно ничего не спасет.
- Но ситуация сложилась таким образом, что у меня не было выхода. Все вроде бы шло мирно. Нет, - молодая женщина неловко заерзала в кресле, - я признаю, что поступил в некотором роде глупо, выполняя поручение так скоро и не подумав… Но я всего лишь надеялась на то, что маркиз примет меня легко и просто. А взамен я получила ярость и презрение. Когда же мы, было, начали вести мирную беседу и даже решили покататься верхом, для чего маркиз де Можирон подсадил на коня меня и сел следом, все пошло совсем не так мирно, как хотелось бы…
Девушка вновь остановилась, глотая подступающую истерику. Нужно было держать себя в руках, а какой ценой и силами было неизвестно.
- Пустив коня галопом, он вдруг резко прижал меня к себе, и принялся расспрашивать по своей ли инициативе я пришла к нему, что мне нужно. В случае лжи, он пригрозил кинуть меня на землю. Я была напугана, сир, - слезы сверкнули в синих глазах, а голос сорвался. Жаклин давило чувство вины и чувство непонятного раскаянья. Она не могла понять, что происходит с ней сейчас.

Генрих чуть сощурился, слушая фрейлину. Ее рассказ напоминал лепет маленькой беззащитной девочки, ничего не понимающей в людях и кроме того, лишенной всякого интуитивного чутья. Какая здравомыслящая женщина согласиться кататься верхом вместе с человеком, который потенциально опасен? Как можно быть такой доверчивой? Как можно было поддаться первому обманчивому впечатлению, когда ты еще не убедилась в благих намерениях мужчины? Генрих глубоко и протяжно вздохнул, поднося пальцы здоровой руки к лицу. И что ему было делать дальше? Неужели она так глупа? Что теперь? Объяснять ей, словно ребенку, что чужим дядям доверять нельзя? Что со взрослыми надо быть осторожной и глядеть в оба? Что нельзя брать из чужих рук конфеты и гулять по небезопасным местам? Все сказанное Жаклин де Мариньи казалось Валуа в высшей спенени наивным идиотизмом. Король едва не закатил глаза при последних фразах, сказанных девушкой - но ограничился только поднятием бровей. Усмешка так и норовила сорваться с его губ - но король сдерживал себя единственно из уважения к чувствам девушки.
- Я прошу меня простить, мадмуазель -уголки губ Генриха Валуа вновь дрогнули - Но при всей моей осведомленности, я никак не могу осознать того, что Ваша интуиция не помогла Вам распознать ситуацию, что Ваша выдержка Вам изменила, что Ваш ум вдруг внезапно затуманился настолько, что Вы так неосмотрительно согласились сесть на лошадь маркиза Можирона, прекрасно зная, что это для Вас потенциально небезопасно. Тем самым вы отдали себя в его власть - неужели это было так трудно понять? Или, может быть...
Генрих замолчал, и вот тут уже на его губы явственно дрогнули в ироничной усмешке, глаза сузились - в их темном омуте вдруг явно вспыхнули зеленоватые недобрые искорки. Одно очень нехорошее подозрение вертелось у Валуа в голове - и если оно было верно, это объяснило бы все. Король просто не мог поверить в то, что Жаклин настолько безнадежно глупа. Может быть ей просто нравилось то, что делает с ней маркиз? Ведь он обаятельный мужчина, он силен, резок , всегда добивается своего - дамы по нему с ума сходят. Так может, и эта не исключение?
- Может быть Вы сами этого хотели? Может быть причина вашей неосмотрительности отнюдь не в недостатке ума или интуиции?- вкрадчиво продолжил король, чувстуя как щеки покрываются легким , но явственным румянцем - Может быть не страх, а что-то другое сыграло свою роль?
Генрих на некоторое время замолчал, смакуя вновь наступившую тишину.
- Маркиз видный мужчина - голос короля едва ли не источал мед, вот только примесь яда в нем была слишком заметна... Интересно, может эта Жаклин вовсе и не такая уж дура, а просто женщина, не умеющая противостоять своим желаниям и готовая выдать все тайны любому, кто обладает хоть каким-то мужским достоинством Силой, обаянием...? Превратить такую грандиозную затею, такой план в фарс! С губ короля сорвалась откровенно ядовитая усмешка, а затем и несколько слов:
- Он умеет очаровывать дам своей обходительностью. Может быть Вам просто понравилось то, как он себя с Вами вел ? - Король вновь сделал паузу, а затем продолжил уже с откровенной издевкой
- И вы решили вознаградить его не только глубоким декольте Вашего платья, но еще и своей ошеломляющей честностью.
Очень может быть, что Жаклин де Мариньи не жертва сложившихся обстоятельств - а всего лишь порочная стерва, каких очень много в Лувре.
- Ну же, я все пойму - Король как будто смягчил свой тон - но как это было обманчиво!
- Вот только по моему даже этого недостаточно для того, чтобы выдать меня ему с головой. А что, если бы Вам дали серьезное поручение? Вы бы тоже выдали его первому встречному, впечатлившему Вас своими достоинствами?

Странно, но Валуа едва смог заставить себя остановиться. Допрос переходил едва ли ни в очередную сцену - но вот только сейчас король не был зол. Скорее возмущен вероятностью того, что высказанная им мысль могла быть верной. И вероятнее всего, так оно и было.