Первое сообщение в теме :

1) Фонтенбло, кабинет Его Величества
2) 18 июня 1576 года, вторая половина дня
3) король Франции и маркиз де Можирон
4) продолжении серии эпизодов Короли шутят

Людовик склонил голову, выражая покорность приказу. Но Валуа был не прав, предполагая, что молодого человека вновь потянет на «подвиги и приключения». Мечта оказаться в постели, была сильнее тяги к очередному безумству.
Брови миньона в тревоге сдвинулись, когда Генрике начал очевидно волноваться из-за задержки Мирона. Он уже сам хотел пойти на его поиски, но монарх опередил своего фаворита, распахнув дверь и потребовав необходимое для обработки порезов. В чем был прав государь, так это в том, что Можирон действительно уже еле стоял на ногах. В висках невыносимо стучало, лоб покрылся испариной, а все тело стала бить противная мелкая дрожь. Но по сравнению с впечатлением, которое производил король, это было сущим пустяком.
- Благодарю, сир, - выдавил из себя маркиз, чуть было без приглашения не рухнувший на тот же стул.
Едва в сознании мелькнула мысль, что Его Величество вовремя сделал свое тонкое замечание, как двери кабинета отворились и королева-мать, собственной персоной, появилась пред своим страдающим сыном и его совсем измученным другом. Если бы Луи успел сесть, то вряд ли он уже нашел силы, чтобы встать. Придворный постарался изобразить на лице почтительную мину, и, как мог, учтиво поклонился мадам Катрин. Разгибаясь, сеньор д’Ампуи пальцами коснулся столешницы, дабы не шатнуться. Мыслей в голове не было абсолютно никаких – легкий шум и приятная отрешенность от происходящего.

- Как же на этот раз невовремя- подумал король, когда мадам Катрин внезапно вошла в его кабинет, без предупреждения. Генрих ненавидел, когда к нему врывались без доклада - раз на раз, конечно, не приходился, но в большинстве случаев это ужасно раздражало. А вдруг у него тут дама? Или может быть, он занят решением важного государственного дела? Или может он спокойно размышляет о благе своей страны - да и вообще, имеет он право на то, чтобы хоть как-то контролировать свое личное пространство?
И вот сейчас. Можирон на ногах не стоит, сам король выглядит словно выходец с того света - бледный и в крови - , и тут как раз вовремя врывается Екатерина! Если еще и Луиза не дай Бог появится, картина будет достойна выставки.
На этот раз Генрих воздержался от того, чтобы поцеловать матери руку - он только повернул в ее сторону голову. Черточки его лица слегка напряглись - и король едва удержался, чтобы не бросить на любимую матушку испепеляющий гневный взгляд. Злость на мгновение явственно вспыхнула в его глазах - а затем как будто потухла. Спустя еще минуту двери королевского кабинета снова распахнулись и слуга осторожно доложил, что принесли бинты, вино и воду. Генрих только кивнул в ответ - и вскоре на его столе, где он совсем недавно писал письма, появилось все, что он просил.
На несколько секунд в кабинете воцарилось грозное молчание. Генрих молча рассматривал мать, потом кинул быстрый взгляд на Можирона и наконец, произнес:
- Садись, Можиро, ради Бога, я прошу тебя. Король разрешает тебе.
В только что произнесенной фразе прозвучала и просьба, и приказ, и отчаяние - Генриху невыносимо было смотреть на то, как мучается его друг.
- Прошу простить мне мою бесцеремонность, мадам - король обратился к Екатерине Медичи - Но маркиз еще не оправился от раны, полученной вчера, а сегодня утром имел неосторожность кататься верхом под палящим солнцем. Боюсь, у него откроется рана, если этого уже не произошло - могу засвидетельствовать, что у него жар и лихорадка. Ему срочно нужен врач, как впрочем и мне.

Голос Валуа звучал ровно и немного холодно - наверное это было от того, что король еще не понял причины визита матери. Ей наверняка доложили, что у него находится маркиз - и она все равно вошла без предупреждения. Чего она хочет? Уж не поссорить ли их снова?Для этого хватило бы одного неосторожного слова.
Жгут на левом запястье совсем ослабел - и кровь крупными каплями падала на ковер.

Мать, придворная и королева шептались в Екатерине, прописывая каждый шаг этой великой женщины своего времени. Внезапность все же много дает тому, кто имеет на нее шанс.
- Сир…, - растерянно протянула Катрин, отмечая неласковый тон, которым ее встретил почтительный сын, но больше всего ее испугала кровь… Кровь Генриха, которая пропитала повязку на руке короля и все еще тяжелыми каплями падала на ковер. Острый словно кинжал взгляд достался маркизу, стоявшему у стола в почтительной позе. Молодой человек был смертельно бледен и явно едва стоял на ногах. Екатерина мигом откинула вздорную мысль, что это он виновен в ране короля, но в чем же дело?!
- Генрих, что с Вами?, - в два шага преодолев расстояние до сына, королева-мать бережно прикоснулась к повязке, тут же окрасив свои пальцы в алый цвет. Она пропустила мимо ушей слова короля о дозволении садится маркизу де Можирону, сейчас было совершенного не до фаворита, застывшего в стороне.
- Почему не позвали врача?! Почему…, - тут Катрин взяла себя в руки и не спрашивая позволения у сына, принялась за осмотр раны сына. Благо все, что было необходимо как раз принесли. Неужели эти мальчишки сами собирались справиться? О молодость… Горячая пора.. Когда любая рана кажется царапиной, а любой недуг легким недомоганием...
- Конечно, нужен врач, дитя мое, - прошептала Екатерина, изучая рану, - Надеюсь, его уже позвали?

Алый цвет крови, капающей с руки короля, напомнил маркизу, что им доводилось видеть раны и серьезнее, и кровь их темнее. Мирон должен был уже быть на подходе, а милостивое разрешение друга было очень кстати. Сердце юноши преисполнилось благодарности к монарху. Вновь попытавшись вежливо поклониться особам правящего дома, Луи опустился на стул, смежил невыносимо горящие веки на несколько мгновений, и потер их на удивление холодными пальцами. Брошенного в его сторону взгляда Екатерины молодой человек уже не видел. Пока мать проявляла заботу о сыне, Можирон получил некоторую передышку и возможность оценить свое собственное состояние. После недолгих размышлений миньон окончательно убедился, что лежать было бы гораздо полезнее и приятнее, чем сидеть или стоять. Оставалось дождаться, пока Его Величеству окажут необходимую помощь, и испросить разрешения удалиться к себе.
В глубине души признавая, что Медичи слишком любит своего венценосного отпрыска для того, чтобы причинить ему вред, Людовик, тем не менее, не доверял этой женщине. И причиной к недоверию служила вовсе не «королевская» шутка, разыгранная нынче с придворными. Поговаривали, что любовь королевы-матери не смогла уберечь ее старших сыновей от беды, а, быть может, и привела их к ней. Но маркиз был юн, ему были чужды подобные измышления, вся его настороженность сводилась к тому, что молодости свойственна самоуверенность и пусть более мудрые и опытные сколько угодно говорят, что кислое – это кислое, горькое-горькое, а ложкой по лбу – больно, всегда все хочется попробовать самому. И справиться со всем тоже самому. Фаворит был искренне убежден, что королева-мать не может помочь Анри и самое разумное – оставить для врача его работу, когда серьезной угрозы для жизни государя нет.
Вмешиваться в разговор Генриха и мадам Катрин – было делом неблагодарным. Луи лишь оторвал руку от лица и пристально взглянул на пожилую женщину, когда она принялась за осмотр сына.

Генрих все еще чувствовал некоторую досаду на мать, на Можиро, и на всю эту ситуацию. Рана, конечно, опасности для жизни не представляла, но Генриха отнюдь не радовала перспектива ходить в бинтах и не иметь возможности что-то делать левой рукой. Король любил свободу , и любое ограничение его возможностей действовало на монарха угнетающе.
Генрих не противился инциативе матери , и охотно дал ей осмотреть свою ладонь. По лицу монарха ежеминутно пробегались секундные гримаски боли - хоть рана была и не опасная, но болезненная - это точно.
- Врача позвали - коротко ответил король - Но полагаю, он сейчас где-то прогуливается, ибо если бы он находился в замке, то уже был бы здесь.
в очередной раз поморщившись, король оперся здоровой рукой о край письменного стола.
- Я разбил стакан - ответил он на вопрос матери - Осколки все еще на полу. Был не в духе.
Левая бровь Валуа выразительно дрогнула, слегка приподнявшись - и тут же приняв свое обычное положение.
Поджав губы, Генрих метнул в Можирона быстрый взгляд. Странно, но особого раскаяния и волнения он не испытывал - вероятно потому, что виноват во всем был именно любимый фаворит, и никто другой. Конечно, можно было бы посыпать голову пеплом и утопнуть в слезах раскаяния, но король Можирону - не женщина, которой можно высказать свои претензии и которую можно укротить своей жесткостью, напором и силой воли. То, что он вытворил сегодня, что он сделал с собой и с окружающими - не подходило ни под какие описания. И хотя король не держал на Можирона зла и простил ему очередную выходку - умом он понимал, что его любимец слишком много себе позволяет.
Я допустил ошибку, позволив ему подойти ко мне слишком близко - размышлял король - после вчерашнего вечера он наверняка полагает, что я ему за младшего брата - и ведет себя со мной соответствующе. Что ж, придется восстановить дистанцию.
Выяснять в очередной раз с Можироном отношения - увольте. Разговоров больше не будет. И аудиенций с глазу на глаз тоже.

Ловко и аккуратно орудуя гибкими пальцами, королева-мать сняла саомдельную повязку и осмотрела порез. Ничего страшного в нем не было, другое дело - король потерял много крови и она все еще продолжала сочится из раны. Это то и тревожило мадам, да еще опасность заражения.
Не обращая внимания на жестикуляцию сына, Екатерина аккуратно стянула края раны и затянула повязку поплотнее. Делать что либо другое сейчас не имело смысла; уж лучше врачу осмотреть рану и сделать все как следует, чем ей мучать сына своими перевязками, чтобы тут же ему причинил неприятные ощущения еще и лекарь.
- Ну что за напасть... Когда человек нужен, его нигде нет! И даже королевский сан не спасает от злого рока.
Взгляд Катрин уперся с осколки и вновь упал на маркиза. Она прекрасно знала вспыльчивый характер Валуа. Неужто господин де Можирон разозлил своего короля? Взгляд Генриха и его мимика говорили о том, что он явно испытывает к миньону смешанные чувства. Уж не поссорились ли друзья из-за Жаклин? Было бы довольно забавно. Эта дура не выполнила задание, но все же умудрилась досадить всем, а главное рассорить двух друзей, если таковыми можно было считать Александра и молодого человека, бывшего у него в фаворе.
- Сын мой... - королева-мать с укоризной взглянула на короля Франции, - это Ваше здоровье, а вспышки гнева отнюдь не укрепляют его. Тем более, если Вы устраиваете себе такие кровопускания! Маркиз, - глаза Екатерины, такие с виду теплые, остановились на де Можироне, - что же Вы не уследили за своим королем и другом? Ограждаете его от женщин, а от раны не смогли.

На укоризненный взгляд матери Генрих ответил пристальным вниманием - взгляд темных глаз на пару секунд впился в ее лицо - и невозможно было понять в этот момент ход королевских мыслей и угадать течение эмоций Генриха. Словосочечание "злой рок" не понравилось королю. Какого черта, причем тут рок и прочее ? Дело всего лишь в том, что даже с самыми близкими людьми невозможно существовать в мире и согласии. Это расстроит любого человека, неважно, король он или нет. Екатерина обратилась к сыну - и ее слова неприятно кольнули Валуа. Выходит, он виноват в том, что гневается? Виноват в совершенно естественных реакциях своей натуры на воздествие из вне? Король промолчал - и спрятал перевязанную бинтами руку за спину.
- Благодарю за напутсвие - сухо , но вежливо ответил он - Я учту.
В уголках глаз короля собрались мелкие, едва заметные морщинки, у губ образовалась складка , а на лбу проступила вертикальная линия - на этот раз король предпочел промолчать и не говорить этим людям того, что он думает сейчас. Какой от этого толк? Его все равно не поймут, только вызовут очередную вспышку гнева с его стороны.
Упрек, который Екатерина бросила Можирону, полоснул слух короля словно свист хлыста. Его снова обожгла досада. Чувство вины. Да, от этого у Валуа снова заныло сердце. Генрих демонстративно отвернулся и теперь молча разглядывал висящий на стене гобелен. Почему все так стремятся выставить его виноватым во всем? Что он сделал? Может ему вообще лучше быть одному и не приближаться к людям? Тогда никто не должен будет бросаться на кабанов, никто не будет устраивать истерик и потом возлежать на кроватях, всем своим видом показывая, как им плохо. Никто не будет морщиться и намекать королю на то, что он недостоин звания дворянина и друга, никто не будет страдать от его "невыносимого" поведения. Да что такого он сделал?
Король молчал. Высказаться он всегда успеет - а пока его останавливал слабый интерес - что ответит Екатерине Людовик.

Позволить себе быть сторонним наблюдателем диалога матери и сына, с высочайшего позволения Его Величества, сидя, миньон еще мог, но разговаривать с королевой в такой позе, было делом недопустимым. Луи сдержал снисходительную усмешку, когда Валуа с готовностью отдал себя в руки матушки и встал, стоило Екатерине обратиться к придворному. По вискам тут же застучали десятки невидимых молоточков. Можирон знал, что старая флорентийка может самым ласковым голосом говорить убийственные вещи. Причем во всех смыслах этого слова. Доброта ее глаз могла обмануть лишь человека, впервые столкнувшегося с этой женщиной и ничего не знающего о ней. Она была вольна распоряжаться жизнями и судьбами своих фрейлин и то задание, которое она дала Мариньи, подтверждало это еще раз. Чувствуя напряжение Анри, маркиз спокойно взглянул в «с виду такие теплые» глаза вдовы Генриха II и не менее спокойно ответил:
- Мадам, мне ли вам говорить, что оградить от чего бы то ни было человека можно лишь тогда, когда он сам этого хочет? – Людовик чуть склонил голову, вновь выражая Ее Величеству свое почтение, - Ваш сын не просто человек – он король, а я не приучен обсуждать действия государя или сомневаться в их правильности.- Одернув чуть сбившийся манжет на левом рукаве, молодой человек продолжил, - Можно оказать помощь другу, но нельзя нарушить волю своего правителя. Однако, и за того и за другого должно пожертвовать всем, что есть.
Взгляд миньона вернулся к пожилому лицу, и подробно его изучил, будто лаская черты, наложенные временем.
- Ограждаю от женщин? – переспросил юноша, словно до него только сейчас дошел смысл фразы. Губы его дрогнули в мальчишеской улыбке - Мужчину невозможно уберечь от женщины, ибо лишь в силах обоих продолжение рода людского. Неужто вы меня подозреваете в антигосударственных помыслах, мадам?

Было ли это проявление его мнительности, избалованности или же просто следствие того, что дурацкая шутка с Жаклин слишком далеко зашла - но король чувствовал себя словно ребенок у позорного столба. Не хотелось ничего говорить и не хотелось никого видеть. Больше всего хотелось уйти. В каждом слове фаворита королю чудилась насмешка, слышалась язвительность. В каждом жесте Екатерины и Можирона Генрих умудрялся разглядеть что-то такое, от чего ему хотелось отвернуться. Невозможность обсудить ситуацию прямо, не вдаваясь в аллегории - раздражала. Ровно как и невозможность достучаться до кого-то в отдельности и исправить отношения , пока еще не поздно. Хотелось опустить голову - и просто рассматривать узоры на ковре. Вместо этого король обернулся на Людовика и смотрел тому в лицо все время, пока фаворит говорил. Так получилось, что он не получал защиты и поддержки там, где это ему больше всего требовалось. Получалось все наоборот - били по самому больному, искренне считая это за помощь. И все было бы нормально - было бы, если бы сегодня Можирон нашел другие слова для того, чтобы обсудить с королем ситуацию с Жаклин. Однако сегодняшнее что-то перевернуло в королевской душе. Быть может король забудет все, успокоится, придет к выводу, что фаворит как всегда все сделал правильно, но сейчас...сейчас просто хотелось уйти.
Неужели я такое ничтожество - стучало у короля в голове - неуежели все настолько плохо. Я настолько жалок и глуп, что не заслуживаю даже того, чтобы со мной говорили спокойно, не бросаясь громкими обвиненями? Ведь это уже не в первый раз

Когда Можирон закончил свой монолог, Генрих явственно усмехнулся, опустив ресницы - как красиво это все звучало, и насколько иначе проявлялось в жизни. На королеву-мать король вообще ни разу не взглянул. Королева-мать и Людовик затевают очередную словесную дуэль? Замечательно - пусть говорят сколько их душам угодно, а с него пожалуй на сегодня хватит. Решив не ждать врача и избавить себя от какого-либо общества , Генрих сжал раненную руку в кулак и произнес:
- Мадам, если Вы пришли, чтобы задавать моему другу вопросы, то мое присутствие здесь не обязательно. Если же у Вас есть, что сказать лично мне, я жду.
На королеву мать смотрела пара чуть прищуренных миндалевидных глаз, и в выражении этих глаз ничего хорошего не угадывалось.
К черту рану, к черту все. К черту здоровье. Если никого не беспокоит его душевное спокойствие - то о здоровье и подавно говорить нечего. Король устал принимать всех такими как они есть, в то время как никто не хотел принимать как есть его самого.

Как и следовало ожидать, Генрих обиделся на мать либо же был не в настроении выслушивать ее укоры сейчас. Впрочем, это можно было и предугадать по поведению сына, да еще учитывая присутствие фаворита, с которым явно произошла размолвка. Вот только стоило ли сейчас подымать ее причину? Наверняка уже сказано все, что должно было быть сказано, и добавлять сюда еще что-то не имеет смысла.
Словно подтверждая мысленные догадки матери, король резко отвернулся от всех и вперил взгляд в гобелен на стене. Детский жест, от которого Александр не избавился и сейчас. Екатерина мысленно улыбнулась ему. Пусть сейчас в этой комнате царила гнетущая обстановка, пусть ее ребенок был расстроен ею или своим другом, а быть может еще чем, она любила его всяким. В гневе, в печали, в счастье, в славе, в поражениях, в раздумьях, заблуждениях, в легкомыслии, в моменты проявления королевской воли… Во всем он был прекрасен ее сын и никакие ссоры, неурядицы, конфликты не могли разбить материнскую любовь в сердце Медичи. Это была ее последняя и самая верная любовь. Генрих II разбил сердце влюбленной женщины, но он же подарил ей новую любовь, подарив сына; она была и будет ей верна всегда.
Если бы это Генрих повторил свой жест лет пятнадцать назад, королева-мать не преминула бы подойти и обнять его, не отказав в удовольствии пригладить шелковые каштановые локоны. Успокоила бы свое дитя лаской и парой слов… Но Генрих стал мужчиной, королем Франции, государственным мужем. Ласка сейчас тут неуместна…
Размышления Катрин прервал миньон, поднявшийся на ноги. Без капли сострадания она смотрела, как молодой человек мучается своим физическим состоянием, но это был его выбор. Наверняка тут произошла ссора и не зря у Генриха порезана рука.
- Хватит!, - резко прервала она юношу, который нес совершенно неясный вздор, явно порождаемый раной и эмоциями, явно взятых им от произошедшей тут ссоры. Она шла сюда с намереньем выразить маркизу свое восхищение и даже быть может принести что-то вроде извинения за то, что его потревожили, а в итоге попадает на двоих детей разгоряченных ссорой! Совершенно ясно было, что слова Людовика были направлены в сердце короля, а, зная Генриха, не приходилось сомневаться в том, что стрелы все до единой угодили в цель и сейчас пребольно жгут.
- Хватит, - уже мягче произнесла мадам королева, отходя от сына и делая один шаг в сторону маркиза де Можирона. Безупречные черты лица этого мальчика, его синие глаза были наполнены болью.. Вот только ли болью физической? Наверняка маркиз объяснился с Генрихом, и в результате вышла нешуточная ссора. Вот только выгодна ли она?
- Хватит, - совсем мягко прозвучало в третий раз и в глазах королевы-матери на этот раз вспыхнули искренне теплые огоньки, - зачем Вы встали, Людовик? Король даровал Вам право сидеть и вполне оправданно. Я вижу, что и Вам без врача не обойтись.
Слова фаворита об антигосударственных помыслах Екатерина попросту пропустила мимо ушей – ответить, значило бы заметить подколку и унизится до обсуждения, а подобное не интересовало королеву-мать. Главное она уже поняла и утвердилась в своих догадках.
Тем временем Генрих оторвался от созерцания гобелена и взгляд почти таких же, как у матери, глаз остановился на лице друга. Решил уйти? В таком состоянии?, - ужаснулась Екатерина, - нет..
- Останьтесь, сын мой, - быть может, чуть жестко попросила Катрин, - у меня для Вас интересные новости. Но прежде, договорите с маркизом. Как я вижу, ему дурно. Ведь так?, - последний вопрос адресовался миньону, но на него и не требовалось ответа. Скорее уж Екатерина закинула сети на возможность поприсутствовать на окончании любопытной беседы, начало которой она опустила, а также дать понять королю, что его мать не будет разговаривать при свидетеле, если, конечно, эти двое сейчас не примирятся и не утратят свой воинственно-обиженный вид.

У Его Величества и мадам Медичи явно присутствовали садистские наклонности. Им было мало того спектакля, который они вынудили разыграть своих придворных – требовалось еще довести все до логического, с их монаршей точки зрения, конца. Жаль, что этот финал был не ведом Людовику, в ином случае, он бы постарался приблизить его как можно скорее. Оба видели, что молодому человеку дурно, но до сих пор не соизволили его отпустить. Напротив – одна задавала дурацкие вопросы, другой совершал очевидные глупости, сжимая раненную руку в кулак. Можирон едва не дернул плечом, заметив подобную неосторожность. Королева была права в одном – действительно хватит. Хватит терять время. Валуа нужна помощь, его фавориту отдых, а что нужно Катрин – известно лишь самому Господу. И то не факт.
- Позвольте, мне все же пойти и поторопить врача, Ваше Величество, - маркиз не собирался доставлять королеве-матери удовольствие слышать их дальнейший разговор с Генрихом. К тому же, по его мнению, они и так сказали друг другу немало. Словно два игрока в мяч, их величества перекидывали подачи миньону. Он же вовсе не собирался их ловить. – И я не смею заполнять время государя неинтересным ему диалогом, когда его ждут интересные новости.
Поклонившись так низко, как только мог, молодой человек не стал дожидаться высочайшего позволения, развернулся и стремительно вышел за дверь. Ему становилось все хуже, а волновать короля своим немощным видом Луи не собирался. Сегодня он уже не предстанет пред Анри.
Благо Мирона пришлось искать недолго. Он почти бегом направлялся в кабинет короля и столкнулся с юношей буквально в дверях. Покачав головой, при взгляде на маркиза, доктор поспешил на помощь к своему государю. Придворный же отправился в свои покои.

Генрих проводил Можирона откровенно недобрым взглядом. В голове Анри вертелось немало громких эпитетов, адресованных Можирону.
Хам - выругался король про себя - Нахал. Выскочка. Садист, манипулятор - да просто сволочь!
И это были еще самые безобидные из всех. И это при том, что самым горячим желанием короля было примириться с фаворитом так, чтобы тот стал самым близким для Его Величества человеком. Но разве же это возможно при таких неровных отношениях?
Генрих отметил про себя, что Можирон не стал терпеть причиняеые ему неудобства- и ловко ретировался из королевского кабинета. Вот так то- этот сорванец не терпит того, что ему неприятно. Никогда. Его внезапный и стремительный уход еще больше разозлил короля - причем злился Генрих и на себя, и на Можирона. Оба они были хороши настолько, что ни в сказке сказать, ни пером описать - это Валуа понимал особенно ясно. Но король считал, что он уже достаточно унизился и достаточно вытерпел. Ровно как и то, что он не заслужил разговора в таком тоне, каким сегодня разговаривал с ним маркиз.Можирон мог хотя бы извиниться на худой конец - Валуа ответил бы тем же. Еще неимоверно раздражало и давило чувство вины - Генрих знал, что Можирон наверняка пролежит несколько дней в постели. Из за него, из за короля. От этой мысли становилось еще более мерзко. И злость разгоралась внутри еще сильнее - и еще болезненнее. Генрих обязательно захочет прийти к фавориту. Посидеть с ним. Приказать постелить себе постель в Можироновых покоях. Но разве может он явиться на глаза своему другу после того, как тот осыпал его упреками настолько страшными, что получалось будто король - сущий дьявол, повинный во всех земных горестях. Разве может он прийти к Можирону после того, как конец их сцены увидела Екатерина. После того, как Генрих предстал перед королевой в таком жалком виде, в каком он находился сейчас. Король чувствовал себя преданным и выставленным на посмешище - пусть даже и перед родной матерью. И теперь , как бы Генрих не хотел, он не пойдет ни сегодня, ни завтра к Можирону. "Еще худший друг, чем король "- вспомнил Валуа слова Можирона.
- Мерзавец - прорычал раненный король, едва ли ни с ненавистью глядя на закрывшуюся за Можироном дверь.
Прошло едва ли пара секунд, как дверь снова отворилась и в королевский кабинет вошел Марк Мирон.
- Наконец то - ядовито изрек король - Мы Вас заждались, сударь.
Генрих не удосужился даже услышать то, что ему ответил Мирон - он просто опустился в кресло и предоставил свою окровавленную ладонь в полное распоряжение Марка. Чуткий Мирон всегда очень бережно обращался с монаршьей особой - и сейчас, когда врач осматривал королевскую длань, Генрих вновь отметил бережную осторожность врача.
- Прошу извинить меня за мою несдержанность, матушка - обратился Валуа к Екатерине - Вы знаете меня и наверняка догадываетесь, то так разозлить и расстроить меня могла только проблема личного характера.

Не смотря на то, что маркиз был явно болен и утомлен, в его глазах горел странный огонь, который не мог не привлекать внимание. Екатерина любовалась стройным придворным, так красиво прятавшим явно бурлящие в нем эмоции. Горячая натура не позволила Людовику даже дождаться разрешения короля, и миньон вылетел из кабинета, оставляя мать и сына наедине…
В наступившей тишине было слышно, как за окном заржала лошадь и громко расхохоталась группа мужчин, обсуждающих какой-то забавный случай. Этот смех был настолько неуместен сейчас в этих стенах, что даже Екатерина почувствовала себя немного неловко, что было ей совершенно несвойственно. Тишину нарушил сам король, напугавший мать глухим рычанием:
- Мерзавец, - с чувством выдохнул Генрих, сверля взглядом дверь, за которой пару мгновений ранее скрылась спина его фаворита. Благо, тут же в кабинет влетел Мирон. Пока придворный медик совершал все, что требовалось, Катрин подошла к каминной полке, на которой стоял ее мини портрет, выполненный в лучшие годы. На нем королеве-матери было еще 35 лет. Тогда было гораздо больше здоровья, хоть и меньше власти. Молодая, неестественно прямая в жестком платье, женщина на портрете смотрела перед собой, словно не замечая художника. В ее руках был зажат цветок, с чуть поникшей головкой. Как давно это было.. Как давно…
Голос сына вырвал мать из задумчивости:
- Генрих, - начала Катрин, поворачиваясь к сыну. Вдовья вуаль окутывала фигуру Медичи темной дымкой, придавая мрачности ее фигуре, - Вам не стоит просить у меня прощения. То, что произошло тут меня не касается, если только Вы сами не решите рассказать мне про это. Я шла к Вам, зная, что тут же будет и маркиз…
Мягко ступая ногами в черных туфлях по ковру, Екатерина приблизилась к сыну.
- Я была у Жаклин. И я очень виновата перед Вами, мой друг. Она подвела Вас и меня. Но так как она моя придворная, то это я, Ваша мать, подвела своего сына.
Мирон знал свое дело, исправно занимаясь раной. Еще немного и обработка будет окончена. Придворный так же знал свой удел – Мирон не проболтается ни о едином слове, сказанном в этих покоях сейчас.

Слова, сказанные матерью, немного успокоили Валуа - конечно, он нескоро придет в себя и нескоро улетучится его злость , но взрывов больше не будет. Кроме того, на Генриха очень действовала забота о его драгоценной персоне - и потому Марку Мирону, как всегда внимательному и скромному, достался довольно теплый взгляд, и даже некое подобие улыбки. Впрочем, слова матери и ее тон доказывали, что королева не имеет к ссоре короля и Можирона никакого отношения, что она искренне намеревалась помочь, и невольно промахнулась.
Никогда ни в чем нельзя быть до конца уверенным - подумал король - Я переоценил способности этой Жаклин, странно только что матушка не знала своей фрейлины.Иначе она не стала бы держать у себя такую дуру

Держать в себе злость на Можирона Генрих не собирался - он собирался высказаться.

- Нет уж, матушка, я расскажу Вам, все равно Вы видели финал той пренеприятнейшей сцены, которую мне довелось пережить. Мой фаворит в красках расписал мне глупое и недостойное поведение мадмуазель Мариньи, и мало того, посмел отчитывать меня за соедеянное так, как будто я ему какой нибудь паж или торговец шерстью! Я ожидал, что она не сможет выполнить задание в том виде, в каком ей его поручили, но то что она выдаст нас с Вами с головой - для меня было новостью. Ровно как и яркая реакция моего несравненного Можирона, чтоб он провалился.
Последнюю фразу Валуа вновь буквально прорычал - злость его была сильна.
- Он ни во что не ставит ни меня, ни свое здоровье,а так же забывает , что я король и что я вправе шутить так, как мне вздумается- рычал Генрих. Здоровая рука взлетела вверх - и король с чувством ударил подлокотник своего кресла.
- Видит Бог, мне будет безразлично, если у него откроется рана, он виноват сам - я не заставлял его кататься верхом на солнцепеке. Испытывать угрызения совести я тоже не намерен - ибо считаю, что во всем он виноват сам.
Пусть даже король тоже виноват - пусть, он это признает, но не тогда, когда всю вину валят на него.
- И Вы не виноваты, матушка. Виновник в этой истории только один- мсье маркиз.
На мгновение король даже испугался того, что он только что сказал. Перед глазами появился облик улыбающегося синеглазого Людовика. Кто бы знал, как ревностно король защищал его в глубине своей души от собственных же обвинений!

Больные ноги давали о себе знать. Екатерина не могла долго стоять, а потому присела в кресло напротив сына и, пока он говорил, старалась шевелить пальцами под широким куполом юбки, дабы размять ступни. Мягкая кожа ее туфель вполне способствовала лечебному упражнению. Тем временем Мирон окончил свои медицинские изыскания и принялся сворачивать инструменты, с педантичностью медика протирая каждый остатками бинта. На лице придворного врача не дрогнул ни один мускул, он словно был один в этом помещении.
Упоминание о Жаклин, заставило королеву-мать припомнить все подробности той пренеприятной сцены, что совсем недавно разыгралась в покоях ее фрейлин. Но еще больше было неприятно вспомнить свой просчет. Но пусть так. Лучше узнать цену дурехе в таком задании, чем она бы провалилась, где пахло бы вещами посерьезнее.
- Будь спокойны, сын мой, - взгляд Катрин приобрел стальной оттенок, а правая рука непроизвольно сжалась в кулак и легонько принялась постукивать по подлокотнику кресла, - виновная наказана и наказана оч-ч-чень хорошо.
Недобрая улыбка Екатерины сейчас могла напугать того, что знал ее последствия.
- Она получила взбучку и поделом! Такой дуры я отродясь не видела, вот, что значит принимать людей по рекомендациям от дальних родственников.
Слова Генриха, с такой горячностью обвинявшего маркиза в их ссоре, вызвали внутри женщины саркастическую усмешку, которую она, конечно же не показала, позволив лишь бровям немного недоуменно дрогнуть.
- Сир, не будьте так строги к своему другу. Он вправе быть обиженным на Вас.. Ну а то, как он воспринимает Вас - это лишь Ваша заслуга. Я всегда говорила – Вы распустили своих друзей. Слишком балуете подарками, свободой и своим вниманием.

Давно уже король не злился такое продолжительное время. Слова Екатерины о том, что он виноват сам, что это он так поставил себя в общении со своими друзьями - разожгли злость и обиду еще пуще, хотя, казалось, дальше уже было некуда. Вновь появилось ощущение, что королева манипулирует чувствами своего сына, и еще больше злит его вместо того, чтобы свести на нет эту вспышку гнева, которая уже становилась откровенно опасной и для короля, и для окружающих его людей. При упоминании о том, что Жаклин наказана, в королевской душе не появилось ни капли жалости по отношению к этой девице - ведь Генрих не знал, какое именно наказание ее постигло.
Сказать, что Валуа рвал и метал - значит на сказать ничего. В таком бешенстве он не бывал уже очень давно. Его не пугала ни опасная улыбка Екатерины, ни ее тон. Сейчас ему казалось, что даже родной матери он может наговорить кучу самых неприятных гадостей.
- Вправе? - усмехнулся Валуа, чувствуя как внутри все трещит по швам - О, да, право его. Я его распустил? И тут согласен.-
Далее последовал сдержанный кивок, и едва не скрипнув зубами, Генрих продолжил
- Никто не упускает случая напомнить мне об этом. Да я хоть сегодня выгоню их из замка, из Парижа - всех до одного - Вы этого хотите?
Генрих не кричал, но обычно мягкий голос короля сейчас был скорее похож на тихий, угрожающий рык. В нем было столько яда, столько угрозы, злости и решимости - что становилось страшно. Под влиянием эмоций Валуа действительно мог сделать то, о чем говорил. Злость разъедала и без того хрупкое сердце королевской особы. Сейчас королю хотелось отомстить всем, кто задел его душевные струны, всех кто заставлял его мучиться, страдать, переживать, волноваться за чужие жизни. И отомстить жестоко - всем, кого он так сильно и так слепо любил. Голова у короля была ясная, как никогда. Мысли в ней текли четко и последовательно.
- Может быть мне действительно стоит вспомнить, что у короля не может быть друзей, жены, детей и матери? Что у него есть только подданные?
Валуа прекрасно знал, что жить так он не сможет. Ему нужны были друзья, жена, мать, дети. Хотя, последних, к сожалению, пока не было. Вот только часто ему казалось, что друзей у него нет. Есть страстно любимые им фавориты, которые своим присутствием приносят ему то ощущение острой радости, то невыносимое горе и даже злость – но не ощущение защищенности.
- Ладно- выговорил он наконец – Признаться даже, я рад, что мадмуазель Мариньи постигло наказание – это единственное, что хоть как то меня успокаивает.

Не смотря на то, что внутри поднялась ответная волна гнева, готовая снести добрый тон, принятый между матерью и сыном обычно, Екатерина смолчала в ответ на его вспышку гнева. Она была несдержана в порывах злости, но старалась в семейных беседах быть спокойной. Эмоции Генриха остались в этот раз без ответа, как и его довольно резкие и обидные фразы, касающиеся королевской фамилии.
Королева лишь мягким аккуратным движением откинулась на спинку кресла и вздохнула полной грудью, стараясь успокоить кровь, бьющую в виски. Наверняка сейчас заболит сердце и станет дурно; правая рука машинально тут же легла на грудь.
Заводить ссору и из-за чего – из-за фрейлины и фаворита! Мать и сын словно две собаки делят … А что? Делить то нечего, одна семья и семья должна быть целостной. Это то, чего так не хватало Валуа и то, что в избытке было у проклятых Гизов, так ладно и дружно заводивших одну интригу за другой.
Словно в ответ на мысли своей хозяйки, пребольно укололо сердце. Раз, другой... Королева-мать потянулась к кошелю из бархата, подвешенному на поясе на шнурке. В нем хранились необходимые ей настойки. Ловко вытянув на свет нужную склянку, Катрин поднесла к носу ее горлышко. Резкий запах прояснил сознание, ударив по органам чувств. Начинавшаяся было головная боль, отступила, а сердце немного успокоилось, давая возможность вновь дышать спокойно, не боясь лишний раз вздохнуть.
Жаклин, Жаклин…
- Вы устали, друг мой, - это было единственное, чем Екатерина отреагировала на вспышку злости сына. Тон ее был мягок, а в глазах сквозило искреннее участие.
Встав с кресла она прошлась по кабинету, разминая ноги и одновременно ожидая пока Мирон наконец выйдет вон, отвесив все положенные по этикету поклоны. Дождавшись этого, королева-мать продолжила.
- Все эти события совершенно не стоят Ваших волнений. Глупая девчонка – Жаклин, ей не хватало порки. Ну, так я это исправила. Вы знаете мой горячий нрав, сын мой. Она весьма меня расстроила своим рассказом о событиях на лугу. Так понимаю, что маркиз поведал Вам о них. Она совершенно невозможная дуреха, получила свою дюжину оплеух и пинков. А сегодня-завтра уже покинет двор и отправится в монастырь или замуж. Тут уже решать ее батюшке. Не смог научить свое дитя уму разуму, да хотя бы привить чувство благодарности, пусть сам занимается ее судьбой.
Подойдя к королю, Екатерина заглянула в его глаза, словно отголоски ее собственных глаз в юности – наполненные живым блеском, умом и толикой грусти.
- Сир, не будем заводить ссоры из-за глупостей наших приближенных. Они того не стоят и совершенно не нужны нам. В семье должен быть мир и согласие..
Чуть наклонившись, королева-мать прикоснулась губами ко лбу сына, прикрыв глаза. Она любила своего ребенка и сейчас с этой лаской несла успокоение и примирение в негласной ссоре, как ему, так и себе.
- А маркиза я бы на Вашем месте простила. Он милый, преданный Вам всей душой человек. Пусть горячий, но это молодость и любовь к Вам говорит в этом юноше. Не зря же Вы приблизили его к себе.. Но чш-ш-ш, - Катрин мягко улыбнулась, - Я не буду совать свой женский нос в дела двоих друзей. Вот только уберу досадное происшествие с глаз долой и про Жаклин забудет двор.
Тут королева-мать вновь почувствовала, как в ней растет негодование.
- Она позор моей свиты.

Характер у короля Франции был довольно мягкий, но стоило Валуа по-настоящему разозлиться - он становился упрямым и вовсе неспособным пойти на компромисс. Тем не менее Генрих по достоинству оценил сдержанность своей матери. Краем глаза он заметил, как Катрин достала склянку с каким-то снадобьем - а затем поднесла ее к лицу. Король достаточно хорошо знал свою мать, чтобы понять : она тоже не так спокойна, как может показаться. Разумеется, его слова обидели Медичи. Злость короля никуда не делась - но желание наговорить родной и любимой матери очередную порцию несдержанных слов улетучилось. Король прекрасно понимал, что едва не переступил грань, за которой его могла ждать еще одна бурная ссора. Портить отношения с матерью - пусть даже на несколько часов - ему совершенно не хотелось. Тем более она не заслуживает того, чтобы он вылил на нее ту злость, которую вызвал Можирон - и никто другой. Зачем карать невинных, лучше задуматься о судьбе виновного.
Покинувший королевский кабинет Мирон предусмотрительно оставил на письменном столе Генриха бокал, наполненный вином, предназначенный специально для королевской особы. Пока королева-мать говорила, старший Валуа внимательно разглядывал блики, пляшущие в омуте темно-бордовой жидкости. И только когда до его ушей долетело описание наказания, постигнувшего несчастную глупую Жаклин, Генрих медленно оторвался от созерцания бокала и перевел взгляд на мать.
Как бы он не был сердит на фрейлину, как бы сильно она не промахнулась, но Генрих воспринимал ее скорее как жертву сложившейся ситуации. Ведь дурочка не виновата в том, что Всевышний недодал ей ума. Глупая женщина- существо вдвойне беззащитное. Впервые за сегодняшний день король ощутил жалость по отношению к провинившейся девушке. Это никак не умаляло ее вины, и не отменяло грядущего наказания, но в душе короля вдруг дрогнула маленькая, тоненькая струнка, резонансом разнесшая по сердцу какое-то странное, ноющее ощущение.
Может быть, не стоило так жестоко?- подумал Генрих, и в его темных глазах блестнули огоньки сочувствия. Горячий нрав своей матери он знал, а потому мог себе представить, что пришлось пережить несчастной дурехе. Черты лица короля невольно смягчились , а негодование и намерение самому как следует отчитать фрейлину смешалось с жалостью.
Генрих проследил взглядом за Екатериной, когда она подошла к его креслу. В глазах королевы он разглядел не ответную злость или раздражение - а совершенно искреннее участие, чему,к слову сказать, немного удивился. Поцелуй, который Екатерина запечатлела у него на лбу, окончательно примирил Генриха со сложившейся ситуацией. Он внешне успокоился, и возмущение больше не жгло с такой силой его душу. Король вздохнул.
- Ей Богу, мне даже жаль эту мадмуазель - признался король - Но быть может, эта история научит ее чему-нибудь? Только пребывание под Вашей опекой может помочь ей набраться уму-разуму, и если ее отец не смог ни развить в ней ума, ни привить чувство благодарности, он и впредь с этим не справится.
Про маркиза Генрих ничего не сказал. Разумеется, ему придется простить Можирона - и он его простит, когда улетучится гнев и обида. Но пережить когда-либо еще одну подобную сцену королю не хотелось, и в следующий раз, когда Можирон будет просить аудиенции, Валуа предварительно спросит его через слугу, не пришел ли он затем, чтобы устроить очередной скандал, и если фаворит пришел за этим - то пусть идет назад в свои покои.
Вот только Жаклин все же было жаль.
- Бедная дурочка - мягко усмехнулся Генрих - Надо же было так оступиться. Но, матушка..

Король поднялся с кресла и , подойдя к матери, обнял Екатерину Медичи.
- Не стоит так волноваться. Я уверен, что Вы с Вышей мудростью и выдержкой способны создать себе такую свиту, какую захотите, но вот в чем беда - умных людей не так много, иногда приходится прививать манеры, ум, осмотрительность и выдержку тому, кто этого не имеет. Жаклин наиная, глупая девушка, но она красива - и кто знает, может быть из нее можно вырастить настоящую, умную женщину? Может быть стоит понаблюдать, вынесла ли она для себя урок и если да - пожалеть дуреху и дать ей возможность учиться дальше. Если же нет - отправить ее к отцу.
Король помнил, что сам говорил о необходимости отдалить Жаклин от двора. Но во-первых ему было ее жаль, а во вторых следовало сначала убедиться в том, что она безнадежна - и только затем поступать с ней с такой жестокостью.
- Я хотел бы поговорить с ней. Быть может она сумеет изменить столь нелестное мнение о себе.

Мягкий взгляд матери внимательно изучал сына, лаская дорогие черты. Для Катрин все уже практически было закрыто в этом вопросе. Слишком много других важных, неотложных дел, чем разбор судьбы девушки, не сумевшей удержатся на коне. Тут Екатерина мысленно рассмеялась, настолько двусмысленна была в данном случае эта фраза в отношении Жаклин де Мариньи.
- Жаль? Вот уж в чем ей можно посочувствовать, если ее фигура стала вызывать жалость. Жалость – это последнее чувство, которое хотел бы почувствовать к себе человек. Если он в своем уме и имеет возможность себя оградить от неприятностей. Моя фрейлина имела к тому все предпосылки – хороша собой, обаятельна, остра на язык, расторопна… Но вот незадача – глупа. Странно, что я не усмотрела в ней этого… В этом только моя вина.
Нежное объятие сына, вызвало улыбку на губах Екатерины и она ласково провела ладонью по плечу Генриха, выслушивая его.
- Как скажете, дитя мое, - чуть отстраняясь мягко произнесла она, - пусть будет по Вашему. Хотя, как по мне, она не заслужила такой милости, как внимание короля Франции. У нее счастливый день – помимо моей аудиенции, еще и Вашу получит. К тому же, как я понимаю, с глазу на глаз.