1) Фонтенбло, кабинет Его Величества
2) 18 июня 1576 года, вторая половина дня
3) король Франции и маркиз де Можирон
4) продолжении серии эпизодов Короли шутят

Генрих заканчивал разбирать свою корреспонденцию. Ему осталось прочитать всего лишь несколько писем, по возможности ответить на них - и можно было отдохнуть. Окно в кабинете было открыто - и в помещении чуствовался запах лета. До слуха Валуа доносилось пение птиц, и как он ни сосредотачивался на государственных делах - ему все равно хотелось туда, на улицу. Понежиться на солнышке, погулять в одиночестве по аллеям парка. От общества некоторых своих друзей - Келюса, Шомберга, Д"Эпернона - король вобще уже отвык, так редко они бывали с ним. Иногда Генрих думал, с присущей ему мрачностью, примерно следующее : " Скоро я забуду, как они выглядят". Посылать за ними и навязывать этим недотепам свое монаршье общество Валуа не собирался - слишком много чести. Сердиться на них за невнимание к своей особе король уже давно перестал - ему хватало Можирона. Нужно заметить, что Людовик на данный момент был самым любимым королевским фаворитом - где-то рядом был еще и Сен-Люк, к которому король тоже питал очень нежные чувства. Остальные начинали как-то стираться из его памяти - непостоянно королевское сердце или "побеждает тот, кто ближе".
Несмотря на подобные мысли, настроение у короля было хорошее , спокойное. Он даже уже почти забыл о том, что еще утром отдал Жаклин де Мариньи приказ сблизиться с Можироном, чтобы как следует позлить своего любимого друга, а уж на мелкие пакости Генрих был горазд. Как еще прикажете королю развлекаться, когда других средств под рукой не оказывается?
Сейчас Генрих просто мечтал о том, чтобы поскорее выбраться на улицу , и там поиграть со своими собаками. Или просто прогуляться. Или проехаться верхом - неважно.
Еще десять минут - и он сможет воплотить свое желание в реальность. И от этого становилось просто, по-детстки хорошо.

На конюшне маркиз передал Гефеста и узел с остатками сахара конюхам, а сам направился во дворец. Молодой человек планировал отвести псов туда же откуда и забрал, но счел за благо вручить их любимому камергеру короля, встретившемуся по дороге. Луи отправился к себе, а после собирался нанести визит Его Величеству. Пока шла водная процедура, пока юный паж неумело пытался перевязать рану под ворчание господина, пока шло облачение в привычную для придворного одежду, лицо Можирона все мрачнело и мрачнело. Все же этой девице де Мариньи удалось посадить в душе миньона зерно сомнения, и теперь оно давало свои всходы стеблями подозрений. Будучи вспыльчивой и горячей натурой, растить подобные побеги было не в силах юноши. Наскоро приобретя подобающий для явления под очи монарха вид, фаворит Генриха Валуа направил свои стопы к государю. Соблюдая все предписанные правила – время ночных безумств осталось позади – Людовик послал слугу испросить разрешения на ауедиенцию у сына Катрин Медичи.

- Проси- коротко ответствовал король , когда слуга доложил ему о том, что маркиз де Можирон просит у Его Величества аудиенции.
Письма, которые старший из Валуа только что разбирал , теперь рассортировывались по шкатулкам и выдвижным ящичкам в столе. Покончив с этим, король принялся за те письма, которые он только что написал и которые еще не были запечатаны. В общем, ничего примечательного среди них не было - так что работа с корреспонденцией была сегодня достаточно нудной. Лучи великого светила падали прямо на письменный стол, освещая все лежащее на нем содержимое, а так же и самого хозяина кабинета. Генрих, казалось, весь светился - в волосах искрился солнечный свет, рубашка казалась ослепительно- белой. Все бы хорошо, вот только Его Величеству приходилось щуриться, разглядывая очередное письмо и приготовленный для него конверт. Вот так вот тихо, в окружении одних только писем, Генрих ждал своего фаворита.

Дожидаясь слугу, Людовик мерил шагами помещение перед кабинетом Его Величества. Он еще не определился с тем, как построить саму беседу и начать разговор. Когда доложили, что король ждет миньона, маркиз навесил самое что ни на есть радостное выражение на лицо и прошел в кабинет. Отвесив государю изысканный поклон, Можирон счастливо улыбнулся монарху.
- Позвольте пожелать вам прекрасного дня, сир, - без тени иронии заговорил юноша. – В вашем королевстве так ярко светит солнце, что я искренне надеюсь, его лучи достигают вашего сердца, согревая душу.
Генрих был бодрым и выглядел великолепно – бессонные ночи в возрасте, когда мужчина полон сил и энергии, не оставляют отпечатков на его лице. Луи помнил, что Генрике отправился ночью к жене и сейчас испытывал внутреннее чувство гордости за своего друга.
Фаворит стоял перед государем в камзоле фиалетового цвета, что разительно контрастировал с бледностью лица. Несмотря на солнечную ванну, что миньон принял утром, потеря крови давала о себе знать. Однако его губы улыбались, а синий взор лучился доброжелательностью.
Мысли же его были, отнюдь не настолько же добры. Молодой человек гнал от себя все гнусные подозрения, но прожорливым паразитом они ели его неискушенную душу, заставляя пальцы чуть подрагивать. Если Валуа был все же среди инициаторов столь незабавной шутки, то ему предстоял нелегкий разговор со своим любимцем. Маркиз знал, что Анри очень ревнив, что его друзья являются практически его собственностью, и это знание могло сыграть с монархом шутку ничуть не менее остроумную, чем та, авторство которой приписала де Мариньи Его Величеству.

Генрих как раз успел запечатать последнее письмо - и когда Можирон вошел в королевский кабинет, старший из Валуа поднялся со своего кресла и шагнул миньону навстречу. Бледность Можирона не понравилась королю, и беспокойство мигом отразилось в темных глазах Его Величества. Однако, Генрих не спешил с возгласами испуга- вместо этого король заключил своего фаворита в осторожные объятия.
- Как ты весел, друг мой, и даже полон энергии- улыбаясь, ответствовал король - Вот только твоя мертвенная бледность меня беспокоит. Наверняка ты не выспался...
Генрих прекрасно знал характер своего фаворита, и не сомневался в том, что Можирон наверняка уже превратил свою повязку в черт знает что, и что наверняка она у него не белая, как должно быть, а в красных пятнах, если еще не хуже.
Нехотя отпустив Людовика, Генрих подошел к своему письменному столу и налил в стакан воды.
- Садись- приказал он другу - Я надеюсь, ты хотя бы не ездил сегодня верхом? Я бы на месте Мирона запретил тебе покидать дворец. Или выпускал бы тебя на прогулку только в сопровождении слуг. Потому что за тобой глаз да глаз. И не стыдно тебе так пренебрегать своим здоровьем?
Наполнив стакан водой, король вновь подошел к фавориту.
- Выпей воды, и ради Бога, никаких прогулок верхом. Я буду тебе очень признателен, если ты хотя бы один день сможешь провести спокойно, не подвергая себя опасностям.

Легко усмехнувшись в плечо королю, Луи, тем не менее, тепло и искренне ответил на объятья.
- Не стоит беспокойства, государь. Я прелестно провел ночь и еще более прелестно утро, - маркиз не последовал любезному приказу Валуа, но стакан из его рук принял, - Сожалею, но я не оправдал ваши надежды, мой король. Как раз утро я провел верхом. И ничуть не жалею. Не сделай я этого, не повстречал Ее.
Требовалось быть, как можно более убедительным, а нервный смех так и рвался наружу, угрожая провалу «убедительной » истории, которую миньон намеривался поведать своему другу. Пряча глаза в стакан, Людовик сделал несколько глотков воды и полностью сосредоточился.
- Да-да, сир, вы не ослышались! Нимфу, сказочное существо! – распаляясь все больше и больше, фаворит уже почти сам себе верил.
Лицо Можирона было освещенно сияющей идиотской улыбкой, взгляд лучился счастьем, но пальцы так стиснули стакан, что костяшки на них побелели. Напряжение сказывалось и во всем теле, но это можно было списать на душевное волнение. Оно имело место и в самом деле, только вот причины его были совсем иные, нежели озвучивал маркиз.

Левая бровь Генриха удивленно приподнялась - и через секунду вновь опустилась. Он вдруг очень внимательно посмотрел на Можирона, как будто пытаясь понять, а не бредит ли его дорогой друг? Решив проверить, нет ли у фаворита жара, Генрих приложил ко лбу Можирона свою прохладную ладонь.Лоб молодого человека показался королю чуть более теплым, чем нужно, однако этого было явно недостаточно для жара или бреда. Пальцы Валуа скользнули по лбу фаворита вверх, дотронулись до волос Можиро - и только потом король опустил руку. Однако взгляд у него оставался все таким же внимательным. Не лишним будет сказать, что Валуа даже не приходило в голову, кто бы могла быть эта прелестная нимфа - может быть, Габриэль де Тариньи? О мадмуазель де Мариньи король даже не подумал - по очень простой причине. Дело в том, что он никак не ожидал такого рвения со стороны Жаклин и никак не думал, что она побежит исполнять приказ их Величеств в буквальном смысле немедленно.
- Вот как? - в голосе Валуа пока что не было ревности или волнения - только явственная, участливая заинтересованность. - Ты встретил нимфу на конной прогулке?
Король сразу вспомнил своего отца, Генриха Второго. Встречи с прекрасными нимфами обычно так просто , без последствий, не заканчиваются.
- Ты что, катался в лесу? - Можирон, казалось, едва не дрожал. И эта напряженность все же показалась Валуа странной, как и восхищенные возгласы Людовика. Тонкие пальцы правой руки легко сжали запястье фаворита таким образом, чтобы можно было сосчитать его пульс. А пульс у Можирона был таким частым, что король невольно подумал: Да, такое может быть только после встречи со сказочным существом!
- Извини, Можиро, но при всем моем уважении к дамам нашего двора, я бы не назвал кого либо из них нимфой.

Трогательная забота Генрике едва не сорвала весь план миньона. Людовик почти уверовал, что изначально был прав, не приняв слова придворной шлюшки в серьез, и монарх не имеет никакого отношения к встрече на лугу. Слова: «Государь, простите за неумелую шутку» вертелись на губах, но противный внутренний голос шептал: «Не торопись – еще успеешь».
- А как еще назвать очаровательницу, сначала являющуюся вам в лесу, а днем позже мне на конском выгоне? Месте, где меньше всего можно ожидать встречи с дамой, - Можирон уперся взглядом в лицо сына Медичи, - она была столь хороша в утреннем свете, когда небосклон так чудно гармонировал с ее глазами, а платье… Ах, сир! - глубокий вздох вырвался из груди молодого человека. - Она, будто в траву была одета.
Эмоционально жестикулируя руками при рассказе, миньон выплеснул немного воды из стакана на пол. Отставив сей предмет на стол во избежание подобных недоразумений, маркиз сделал несколько шагов в сторону от Валуа и тут же вернулся обратно, якобы пребывая в состоянии эйфории.
- Солнце бликами играло в ее волосах, словно перебирало золотые струны, ножки едва касались земли, и это создание плыло по воздуху, – придворный схватил стакан и залпом допил воду. - Мы катались на Гефесте вдвоем, и это было очень мило. И познавательно, - про себя добавил юноша.
Когда Его Величество узнает правду о встрече своего фаворита с фрейлиной королевы-матери, они вместе посмеются, но сейчас Людовик хотел знать истину сам.

Изумление, которое испытал Генрих, было столь велико, что даже не сразу отразилось у него на лице. На мгновение королевские черты как будто застыли, а вгляд остекленел. По мере того как Можирон нес всю эту ахинею, Валуа все более уверовал в то, что все далеко не так просто. Что-то здесь было не так. Мариньи показалось ему прекрасной? Была одета словно в траву? Хороша в утреннем свете? Что за бред? Генрих нахмурился и чуть тряхнул головой, как будто пытаясь сбросить с себя все то, что только что наговорил его фаворит. Король никак не ожидал, что его затея будет претворена в жизнь так скоро, а так же того, что она принесет такие неожиданные результаты.
- Подожди - молвил наконец король, все еще хмурясь - Я ничего не понимаю. Что она...что она делала на конском выгоне?
Получается, мадмуазель немедленно бросилась на охоту за Людовиком сразу же после того, как получила приказ. Побежать за мужчиной на конский выгон? Это было так странно и нелепо, что верилось в это с трудом. Намного легче и логичнее было бы избрать какой-нибудь другой метод, но...следовало послушать, что же было дальше.
- Но ладно, это даже не важно, но Можиро... - Генрих покачал головой и сделал два шага назад - Как же ты, в таком случае, мог меня так обманывать?
На щеках короля вспыхнул румянец, а взгляд блеснул укоризной.
- Я очень удивлен, что эта особа вызывает у тебя такие чувства, ведь не далее как вчера ты выказывал совсем другие эмоции на ее счет. И если я не ошибаюсь....даже устроил мне целую сцену ревности.
Подойдя к письменному столу, Генрих взял тот самый стакан, из которого пил Можирон, и тоже сделал глоток воды. Ей Богу, тут и свихнуться было недолго.
- Выходит, проказник, ты ревновал совсем не меня, а мадмуазель де Мариньи. - продолжал рассуждать король - Почему же тогда ты сразу не сказал, что эта особа вызывает у тебя такие... хм... необычные чувства?
Слова лились сами собой, на одном дыхании. В то время как мысли короля были далеко не такие же спокойные и радужные.
Мерзавец. Вот оказывается какова была подоплека всей вчерашней сцены! Стоило только этой девке махнуть перед тобой хвостом - и ты уже по уши в ее сетях, лицемер. Что ж, дружок, клянусь рогами дьявола, я тебя на ней женю.
- В таком случае ты напрасно так переволновался вчера. Я не намерен чинить тебе препятствий - если тебе так полюбилась девица, я не вижу в этом ничего предосудительного.
Воистину, когда Генрих хотел, он не выказывал и сотой доли своих истинных эмоций. Выражение лица у него было такое, как будто он сейчас пустит слезу от счастья и предложит Можирону пару тысяч экю на подарки для несравненной нимфы.

Чем дольше Генрих говорил, тем жестче становился взгляд его фаворита. Тем явственнее каменели черты его лица. Можирон был моложе своего друга и не столь искуссен в театре лицедеев, более вспыльчив и только почтение к королю, любовь к другу позволили сохранить рамки приличия и не плеснуть в лицо монарха остатками той самой воды. Луи и собирался иначально, еще на том лугу, напрямую спросить короля правда ли то, что сказала девица Мариньи, и пошел на все это шутовство только с целью пощадить чувства монарха, если тот не имеет отношения к сцене.
- Не понимаете, мой король? А я все явственнее и явственнее понимаю, - Луи опустился на предложенный вначале встречи с королем стул и смотрел на него снизу вверх ясным и чистым взором, - Что же может привести женщину в столь неприемлимое для нее место, да еще и , по секрету скажу, с кувшином вина? Уж не приказ ли того, кому невозможно отказать? – миньон стащил со стола перо и аккуратно провел по руке Валуа .
- Дама была весьма откровенна в отличие от вчерашнего дня и поведала мне презабавную историю о неких распоряжениях, благодаря которым она и оказалась там, где оказалась, - что бы не думал сейчас Генрике, молчать далее было не в силах Можирона, - как же я могу не испытывать к ней подобные чувства, если они продиктованы приказом? Вы или ваша матушка, дай Господь ей здоровья, или вместе, как это утверждает мадемуазель, дали ей определенный приказ на мой счет. – повертев еще с секунду перо в пальцах, Людовик откинул его в сторону. – Что же вы хотите от вашего подданного, сир? – усмехнувшись, миньон продолжил: - Мои чувства вчера были искренними, сегодня они подчиняются воле государя, так же как и вчера я видел друга, а сегодня слышал желания господина.
Поднявшись, маркиз еще раз пристально взглянул на короля и отвесил ему церемониальный поклон.
- Вам мало верности и любви друзей, вам еще угодно посмеяться над ними. Девица осталась ни с чем, но я поспешу исправить это вам в удовольствие.

Казалось бы, король должен был быстро сбросить с лица маску непонимания и совершенно искреннего изумления - но у него не получалось. Потому что он никак не ожидал услыхать то, что говорил ему маркиз. Захотелось приложить руку ко лбу и протянуть "Ой-ой-ой"!
Как бы плохо Валуа ни думал о мадмуазель де Мариньи, но он никак не мог представить себе ничего подобного. Ни того, что она пойдет на конский выгон с кувшином вина - ни тем более того, что она раскроет королевскую затею.
- Да, я отдал сегодня утром приказ этой милой мадмуазель. - ответил король, слегка раздражаясь словам Можирона - Но я не просил ее являться на конский выгон, да еще и с кувшином вина. Так что этот шаг она сделала сама и по своей же доброй воле. А просил я ее только лишь о том, чтобы она помирилась с тобой. Если она как-то не так поняла этот приказ, это целиком и полностью ее проблемы. Моя матушка согласилась мне помочь и тоже приняла участие в действии - не без своей на то причины.
Как ни странно, Генриху удавалось сохранять спокойствие. Однако, он чувствовал, как внутри назревает возмущение и злость на Жаклин де Мариньи. Хорошо же она служит своей королеве, если не может выполнить элементарный приказ - ведь ее просили всего лишь помириться с маркизом и сблизиться с ним - в доказательство того, что между ними больше нет разногласий. Конечно, Генрих рассчитывал на ее глупость и ждал как раз того, что воля королей будет выполнена немного не в том направлении, которое от нее ожидалось. Но на такой исход, который получился в итоге, не рассчитывал даже Генрих Валуа.
- И не надо так на меня смотреть. Повторяю еще раз, я не просил ее облекать все в такую идиотскую форму. Но, как я понимаю, тебе это все равно пришлось по вкусу, раз ты снизошел до прогулки верхом вместе с этой белокурой дриадой.
Церемониальный поклон Можирона просто- напросто взбесил Его Величество, но король опять таки не спешил выражать свои эмоции на этот счет. Только в потемневших глазах сверкнули злые, холодные искры.
- Вот как? - осведомился король - Поспешишь исправить мне в удовольствие? Уверен, тебе это не составит ни малейшего труда. Точно так же как вчера ночью не составило труда предпочесть общество другой, не менее соблазнительной дамы, моему обществу. Брось, дружок. Как только на горизонте маячит очередная юбка, ты забываешь обо всем. Не сомневаюсь, все это мне в удовольствие.
Сказав это, король отвернулся от Людовика и подошел к окну, выходящему в сады Фонтенбло. "Вчера я видел друга, а сегодня слышал желания господина" - какая наглость! Конечно, вчера он видел друга, после того, как буквально втоптал этого самого друга в землю, а вчера ночью еще и оскорбил - и это ничего, это невинная шалость! Генрих злился. Злился почти так же сильно, как вчера , когда сидел на полу,а Можирон удалялся в спальню с Габриэль на плече. Это же надо было так унизиться! Унизиться дважды! И сегодня у Можирона не получится сделать это еще раз - еще раз заставить Генриха Валуа так страдать, унижаться и вымаливать для себя прощение. Вчерашние приемы не пройдут.

- Я не сомневаюсь, Ваше Величество, что ваши желания были благородны и чисты. У первого дворянина королевства иных и быть не может – еще один нижайший поклон был адресован Генриху. – Ваши смиренные подданные, всего лишь, стремятся походит на вас во всем. И в доблести, и в развлечениях. – При разгибании спины Можирон еще раз послал ироничную усмешку государю, - боюсь только в шутках вам лучше предпочесть компанию шута, - Людовик развел в комичном жесте руки в стороны, - нам за вами не поспеть.
Если Генрих злился в душе, то Можирон своих чувств не скрывал. От последних слов Валуа стало мерзко, и кровь напрочь отхлынула от лица миньона, заставляя его кожу еще более контрастировать с камзолом.
- Безусловно, государь. Я гоняюсь за каждой юбкой, и именно потому мадемуазель де Мариньи осталась на этом выгоне одна со своим вином, именно потому я нахожусь сейчас здесь, а не в ее объятьях, именно потому я пошел к своему королю, а не к исповеднику, каяться грехах, и именно потому вы вспоминаете мне эту ночь, когда мы оба играли богов, а не что-то иное.
Вот теперь Людовику отчаянно хотелось пить, в горле пересохло не от той речи, что он только что произнес, а от какой-то жгучей, почти детской обиды, хотя юноша понимал – обижаться на королей – дело неблагодарное.
- Ах, да! Чуть не забыл – и именно потому я предпочел прогулку с мадемуазель де Мариньи верхом, дабы услышать, что ее привело на выгон, вместо того, чтобы сразу попасться в ее сети, очарование которых я недавно вам описывал.
- Вы, как всегда, правы, Ваше Величество.
И еще один из изящнейших поклонов был совершен в сторону Генрике. Разгибаясь на этот раз, миньон инстинктивно взялся за место, где рана – судя по всему, от ее капризов, мужчину шатнуло. Но жесткий взгляд был послан монарху, предупреждая, что приближаться не стоит.

Когда Генрих злился, он зачастую становился жесток - и не слушал всех адресованных ему слов. Он больше обращал внимание на интонации - именно они приводили его в такое бешенство. Лик короля был спокоен, но злость, казалось исходила от него - глаза были совершенно черны, кожа сделалась чуть бледнее и кроме того, король не спешил поворачиваться к Можирону лицом. А потому, он, к счастью, не видел ни комичных жестов фаворита ни того, как Людовик схватился за свою рану. В конце концов Генрих все таки кинул на Можирона косой взгляд - и вот тут поймал его жесткий взгляд.
Не переживай, я не собираюсь к тебе приближаться- зло думал король - ровно как и смотреть на твои шутовские жесты.
На лице Валуа не дрогнул ни один мускул, когда он снова отворачивался к окну.
- Конечно, ты не пошел к исповеднику каяться в грехах - с тихой злостью в голосе произнес Генрих - Ты пришел ко мне, чтобы бросить мне в лицо очередной упрек. Чтобы возвести мою невинную затею в ранг предательсва и показать мне, какое я ничтожество, если посмел подослать к своему другу девицу. Хочешь еще раз убедить меня в том, что я не достоин звания друга и короля. Хочешь выказать мне свое презрение, кидая на меня испепеляющие взгляды? Выражаешь мне свое порицание? Осуждаешь?

По губам Генриха пробежалась грустная улыбка, а злость слегка померкла в его глазах.
- Не бойся, я не приближусь к тебе, Можиро.
В голосе короля промелькнула едкая горечь. Конечно, стоит королю увлечься охотой, или случайно встретить на поляне фрейлину, или сделать еще что нибудь столь же невинное - как на него тут же обрушивается шквал упреков. Злые взгляды, едкие замечания - стоит только дать повод, и никто не поскупится на них.

Если бы не печаль, терзавшая душу миньона, он верно бы расхохотался. Как мало и как много сказал Генрих. Как это было… по-королевски! Считать невинной игру чужими чувствами. Пусть даже они и выражаются порой в ревности.
- Нет, сир, - Людовик мысленно послал тысячу проклятий графине де Мариньи и всем женщинам вкупе с ней, - я пришел, чтобы узнать, что вы не имеете отношения к этой затее, а не возводить ее в какой-либо ранг. И мне горестно получать подтверждение, что это не так. А права выражать свое презрение, порицание, осуждение, у меня нет. Да и желания тоже, – оправив манжеты, Можирон небрежным жестом убрал упавшие на лицо светлые пряди.
- Мне не в чем упрекать ни себя, ни, тем паче, вас, государь. Наоборот – я благодарю вас за урок. Теперь я знаю чуточку больше о людях, чем вчера. – Больше всего фавориту Его Величества Генриха III сейчас хотелось уйти. Ему было невыносимо смотреть на спину монарха, после всего того, чего ему стоило это утро. - И я не боюсь ни вас, ни шуток всего двора. А боюсь лишь того, в каком свете предстанет мой король для досужих сплетников, если мадемуазель надумает распускать язык. Наших шпаг на все рты может не хватить. А для меня… для меня он останется тем Анри Валуа, которого я всегда любил.
Казалось на лице маркиза даже морщинки новые появились, а темные круги под глазами обозначились явственно.
- Позвольте мне удалиться, Ваше Величество. Мне бы хотелось видеть своих друзей.

Все сказанное Можироном прозвучало словно эпитафия, которую он прочитал по другу. По другу, который для него умер - понимать это как-то еще Генрих даже не пытался. Злость почти схлынула, как вдруг слух Валуа явственно резанула фраза :"Теперь я знаю о людях чуточку больше чем вчера". Новая волна раздражения захлестнула короля с головой. Не выдержав, он резко обернулся на фаворита, еле сдерживаясь чтобы не подойти, и не влепить наглецу пощечину.
- С чего бы тебе меня бояться - с тихой угрозой в голосе произнес Валуа - Я ни разу не давал тебе такого повода. И какое тебе дело, в каком виде твой король предстанет перед сплетниками? Обо мне и так насочиняли довольно - спасибо за это моим друзьям!- Валуа вышел из себя, и теперь намеревался вывалить гуртом весь шквал своих эмоций. Рассчитывать на вторичное перемирие с фаворитом не приходилось, так как король не был готов вновь склонить голову и пойти на мировую. - Так что довольно пустых изречений. Да, я такой ! - вдруг выпалил король, разводя в стороны руки - Ты находишься при моем дворе не день, и не два, чтобы не знать этого. Узнал обо мне нечто новое- и готов прочесть по мне эпитафию? Хорош друг. И после всего ты смеешь говорить о том, что я играю с чужими чувствами! Дорогой мой, мне до тебя очень далеко. Я никогда не сравнюсь с тобой в этом искустве. Я готов очень многое прощать моим друзьям. И очень жаль - я только сейчас понял, что мои друзья не готовы ответить мне тем же.
Валуа подошел к столу и схватил прозрачный стакан из тонкого венецианского стекла. Однако, там уже не осталось воды, что разозлило короля Франции еще больше. Не имея желания выказывать в полной мере свое бешенство, король с силой сжал стакан в руке - и уже собирался поставить его на место, как вдруг прозвучала последняя фраза Можирона - как гром среди ясного неба.
Генрих поднял на фаворита вгляд, полный гнева и возмущения. Короля едва не трясло - успокоиться он не мог и не хотел.
- Пошел вон - прошипел вдруг король - Мерзавец!
Злополучный стакан все еще находился в левой руке короля - у Генриха потемнело в глазах, казалось, что в голове вот-вот что-то взорвется. И вдруг резкая, внезапная боль обожгла ему ладонь, в то же время отрезвляя замутненный рассудок.
Тонкое венецианское стекло лопнуло прямо у Валуа в руке - на ковер приземлились обагренные алой жидкостью осколки. Струйки крови стекали по ладони на запястье и ниже , быстро окрашивая рукав рубашки в красный цвет. Генрих мигом представил каменное лицо Можирона, и его слова :"Я сейчас позову Мирона" - и вновь у короля потемнело в глазах. Стало так мерзко, противно, и так больно, что не передать словами - а главное, было неимоверно стыдно за то, что он, Генрих, снова обнажил свои чувства перед фаворитом.
- Вон отсюда - выдохнул король - И ни одного слова больше!

- Вы сами сказали – не бойся, – начал было миньон, иронично дернув бровью, пропустив почти все, что сказал Валуа мимо ушей. Прав он был только в одном – Людовик действительно знал его ни день, и ни два. Вся эта вспышка гнева могла привести к полному истощению душевных сил короля. Пусть он обладал и лучшим здоровьем, нежели его старший брат Карл, но был подвержен приступам меланхолии не меньше. И очень хотелось развернуться и уйти, как только монарх послал его прочь, и он даже сделал бы это, если бы тот не разбил так нелепо стакан. Можирон уже отошел на шаг, чтобы последовать приказу, как раздался противный хруст стекла. Резко обернувшись, фаворит увидел, как рука Генриха обагряется кровью.
Что дальше там говорил король, не имело никакого значения.
Неприлично выругавшись, молодой человек оказался после своего друга.
- Да, конечно, слова вы больше от меня не услышите, сир, - бесцеремонно схватив короля за запястье, тугим кольцом пережимая вены, другой Людовик доставал свой платок. Пусть бы Валуа сейчас даже колотил его по голове попавшимися под руку предметами, вряд ли бы он избавился от цепких пальцев своего собеседника. – Как только уйду. А уйду, я непременно скоро – можете не волноваться. И друг я никчемный – согласен. И еще много в чем грешен.
Маркиз нервничал и был испуган, ибо слова он выдавал отрывисто и, в то же время, спешно, а после того, как краешек платка оказался у него в зубах и вовсе невнятно.
- И в Бастилию свою любимую ты меня потом посадишь, за такое невежливое обращение с персоной королевской крови. А сейчас не дергайся, а то, не дай Господь, истечешь здесь ею же, - аккуратно и бережно удалив все осколки с монаршей длани, молодой человек зубами оторвал от своего платка тонкую ленту и туго перевязал ей то место, что держал. Оставшеюся материю он приложил тонким слоем к ранкам.
- Идиот, ты Анри, вот ей Богу. Да и я не умнее, по правде. Нашли из-за чего ранить сердца друг другу, - нервный смешок таки вырвался из груди миньона, - из-за придворной юбки. Фу.
Несмотря на то, что запястье государя было уже перетянуто, Луи боялся отпустить его, и с нежностью взглянув на друга, осмотрелся по сторонам.
- Ну что, опять вино наружу, а не внутрь? Здесь найдется оно, а не вода?

Сначала королю хотелось, чтобы Можирон поскорее убрался с глаз долой - с Генриха достаточно было упреков и насмешек, тем более что он не считал утреннее происшествие весомым поводом для столь серьезной ссоры. Однако, если Можирон ставил себе целью вывести короля из себя - у него это получалось. Больше всего королю хотелось остаться одному, наедине со своей изрезанной стеклом рукой. Можно было позвать Мирона и , пока тот перевязывает руку, пожаловаться ему на жестокость и черную неблагодарность окружающих. Или позвать свою любимую собаку - и пожаловаться ей. Собака не станет насмехаться в ответ - она будет молча слушать то, что ей говорят . А еще ее можно гладить по мягкой шерстке- и это тоже очень успокаивает.
Когда фаворит все же направился к своему королю, Генрих выругался про себя - он слишком хорошо знал, чем это все в таком случае закончится. Если Можирон подойдет так близко - его уже невозможно будет прогнать, ровно как и невозможно будет дальше злиться.
Бесцеремонность, с которой Можирон схватил Его Величество за запястье, заставила короля едва не задохнуться - только уже не от злости. Первым побуждением Валуа было вырваться из рук Людовика - резко и быстро, что он и попытался сделать. Однако это оказалось не так просто , да и рука сильно болела - и чем вернее злость оставляла его рассудок, тем явственнее ощущалась физическая боль.
Людовик что-то испуганно говорил - до короля дошла примерно половина сказанного, в том числе то, что они оба идиоты, если ссорятся из за придворной юбки. С этим король был согласен.
- Я всегда это говорил!- ответил он - Что нельзя так ссориться из за придворной юбки. Так нельзя. Скажи, Людовик, ты смог бы расстаться со мной навсегда из за этого эпизода на лугу?
Король побледнел от боли, хоть и не морщился, терпеливо перенося все, что делал с ним его фаворит : особенно болезненным оказалось извлечение из раны осколков. Слова он не выбирал - говорил все, что приходило в голову.
- Я ведь мог наговорить все, что угодно, и еще больше - ты меня знаешь, я слов не выбираю. Я слишком тебя люблю, чтобы спокойно слушать твои отповеди. - на лице монарха проступила гримаска боли, он вновь поморщился, едва сдержав болезненный стон
- Могу посадить в Бастилию. Только через день все равно заберу обратно. Могу прогнать. Только я все равно захочу тебя вернуть - а сам ты не вернешься.
Генрих вцепился здоровой рукой в плечо Можирона, как будто боялся, что тот вдруг снова разозлится, и на этот раз серьезно вознамерится уйти.

Сейчас Генрих был похож на большого ребенка, наивными глазами смотрящего на мир. Можирон стоял рядом с Валуа вполоборота, держал его за запястье и веселился, слушая лепет короля. В очередной раз подумалось, что Шико тысячу раз прав, и оставлять такую личность надолго одну нельзя – себе же потом дороже.
- Анри – ты отвратительный король и еще более гадкий друг, - Людовик улыбался одними краями губ, произнося эти слова, - но это не мешает мне любить тебя и служить тебе.
- Больно, да? – среагировал он на гримасу короля. – И заметь во всех своих глупостях ты, прежде всего, вредишь себе.
Подняв краешек платка, маркиз тихонько подул на порезы.
– Ничего. Заживет. Но Мирона лучше позвать.
Фаворит нехотя отпустил руку Валуа и отметил, что она от тугости наложенного жгута начинает синеть. Не дожидаясь согласия Его Величества, Луи вылез из-под захвата Генрике, выглянул за дверь и приказал слуге, немедленно привести врача, за что в награду получил изумленный взгляд старика.
Когда тот быстро, насколько мог, отправился исполнять приказ, миньон вернулся в кабинет и с укоризной покачал головой.
- Еще подумав, что Ваше Величество может иметь отношение к той встрече на выгоне, я уже простил своего друга. Мне было важно понять - почему, хотя и это уже не имеет значения. Давай сюда руку – ослаблю узел, - в очередной раз, позволив себе непростительную вольность, придворный взялся за государеву длань с тыльной стороны и занялся развязыванием ткани.
- Утро и прогулку у мадемуазель де Мариньи, безусловно, получилось мне испортить своим явлением и поведением, но сир…- Можирон несколько мгновений сдерживался, закусив губу, но грудь предательски клокотала, и хохот, в конце концов, вырвался наружу. Утирая локтем выступившие на глазах слезы, он смог из себя выдавить: - Анри, ты не видел, в каком виде она осталась на этом лугу, после прогулки на Гефесте без седла, пробежки по траве в тонких туфлях и собственных поползновений в мою сторону.

Сказать честно - король почти ненавидел себя в такие минуты. Разве это по-королевски, так реагировать на отповеди своих , хоть и до смерти любимых, друзей? Разве это разумно - ставить себя в такое положение? На мгновение Генрих даже пожалел, что не прогнал Людовика - по крайней мере, сейчас было бы не так стыдно. Бледный, рубашка в пятнах крови - король предпочел бы предстать в таком виде перед Мироном, но ни перед кем другим. Но дело было даже не в этом - после такой яркой вспышки гнева обязательно следовал некоторый душевный упадок. Разумеется, королю не было стыдно за свой поступок - стыдно было за то, что он вновь позволил себе сорваться. И Жаклин... эта маленькая глупая фрейлина - надо же было так подставить Его Величество! Пока Можирон говорил, в голове Валуа уже зрели кровожадные картины - как он вызовет к себе эту Мариньи, и как он отчитает ее за все. Хороша служба! И как только такая дура попала в свиту королевы-матери?
- Хороша соблазнительница - фыркнул король - Не думал, что она настолько глупа, иначе я бы ей не доверил такое тонкое дело. Расчет конечно был верен, но я ошибся, считая ее умнее чем она есть.
Генрих вновь поморщился, когда миньон ослабил жгут - рука , помимо всего прочего, затекла, и теперь было такое ощущение, словно полушечки пальцев колет бесчисленное множество игл.
Король с сомнением покосился на Можиро, когда тот вдруг рассмеялся - если все оказалось настолько весело, зачем было устраивать всю эту сцену? Зачем было доводить до взаимных упреков, до скандала, и наконец - до такой развязки? Так было всегда - после каждой подобной сцены следовало перемирие, единственное, чего не понимал Генрих - почему бы было сразу не выставить все произосшедшее в юмористическом свете. Если бы миньон пришел и просто посмеялся над королевской забавой, добродушно, без скандалов и упреков, Валуа бы и думать забыл о подобных выходках, и никогда бы больше не стал шутить подобным образом. Но сейчас в сердце короля оставалась какая-то холодная игла, которая не давала ему покоя. Он представил себя на месте Можирона - и еще раз пришел к выводу : скандал - последнее средство выяснить отношения. Но Людовик почему то всегда прибегал именно к этому средству, а потом говорил, что своими глупостями его король вредит только себе самому.
- Господи, были и поползновения в твою сторону? - королю было интересно, что же все таки произошло на лугу, и это немного отвлекало его от горьких, мстительных мыслей - Не сомневаюсь, что и они были бездарны. Наверное стоит удалить ее от двора - я переживаю за эскадрон моей матушки

- Сир, поручать подобное дело девице, которую толком не знаете...- что точно понимал маркиз, Валуа его недостаточно хорошо знает, раз полагал, что графиня справится с подобным. Это, пожалуй, было самым досадным во всей этой истории. Человек, хоть раз вызвавший опасения за жизнь и душевное спокойствие короля, не мог рассчитывать на благосклонное отношение миньона, имей он облик самой Венеры.
- Было много, чего сделано и еще больше не сделано – глупость там сквозит в каждом слове и действии, жесте. Я полагаю, у вас есть возможность лично спросить ее. От себя могу сказать, что сунутые мне под нос прелести мамзель, впечатления должного не произвели. И, конечно, вы, наверняка, услышите, что ваш фаворит полнейшая скотина, но не думаю, что сей факт вас удивит или расстроит, - душевное напряжение спадало, и Людовик вновь обращался к монарху на «вы»
- А вы знаете, Ваше Величество, когда де Мариньи обвинила вас – я же не поверил, - с ноткой грусти в голосе продолжал свой рассказ молодой человек, - и даже записал эту ложь в отдельный список своей памяти. Только потом она была весьма убедительна, и я решил пойти к вам. Однако, до последнего не верил – от того и разыграл перед вами эту маленькую комедию, в надежде, что мы потом вместе посмеемся над ней, - тряхнув головой, скидывая с себя печальные мысли, придворный поднял взгляд на государя. В нем еще оставалось что-то от взгляда затравленного зверя, но веселые лучики уже разбегались вокруг глаз, - Но теперь у нас есть другое, над чем можно тоже весьма недурно позабавиться.
Людовик не удержался и по-дружески подмигнул Генрике.

Генрих тоже потихоньку успокаивался, хотя намерение вызвать к себе Мариньи и устроить ей разнос оставалось в силе. А пока что король внимательно слушал Людовика. Если Можиро совершенно искренне улыбался своему королю, и даже рассмеялся несколько минут назад - то король оставался серьезен, и вид имел раздосадованный. Только когда Можирон заговорил о не впечатливших его прелестях Жаклин, губы короля тронула первая улыбка, а взгляд темных миндалевидных глаз потеплел. Мрачная горечь и злость медленно уходила - и Генрих ,впервые после произосшедшей сцены, открыто взглянул своему фавориту в лицо. А потом Людовик признался в том, что не поверил в причастность к этой истории короля.
- Даже так?-мягко спросил король, глядя на Можирона уже с нескрываемой нежностью - Можиро, я бы никогда не сделал ничего, что могло бы навредить тебе, и знал, что скорее всего ты сумеешь быстро избавиться от помехи в лице мадмуазель Жаклин. Конечно, не думал, что все будет настолько быстро. Но, Людовик...
Король на мгновение задумался.
- Эта выходка была вполне в моем духе. В глубине души ты наверняка это понимал, раз пришел ко мне. И я с самого начала не србирался отпираться или отрицать свое участие.
Не удержавшись, Генрих зарылся пальцами здоровой руки Можирону в волосы, и теперь смотрел прямо в синие глаза фаворита - веселые, но еще хранящие оттенок грусти или...разочарования?
- Единственное, в чем я могу раскаиваться, так это в том, что огорчил тебя своим участием в этой истории. Так что если когда нибудь ты снова услышишь, что я приказал кому то тебя соблазнить или еще что нибудь сделать - не верь. Я больше не решусь тебя так расстроить.
Пожалуй, это было единственное, что действительно удивило и растопило Его Величество. Факт, что Можирон не поверил словам Мариньи! Выходит, он так любит и так превозносит своего короля, что даже не верит ни во что, могущее хоть как то бросить тень на имя монарха? Вот это, пожалуй, было неожиданно. Генрих чувствовал, как его сердце пропускает глухие удары, а щеки вновь покрываются легким румянцем.
- Я не заслуживаю такого хорошего мнения о себе - слегка растерянно проговорил король, чей взгляд уже был донельзя мягким, а черты лица совершенно расслабились, утратив всю напряженность - Но в будущем постараюсь ему соответствовать.

- Не поверю, сир, - Луи все еще был очень бледен, но красные пятна солнечного ожога уже начинали проступать на лице лихорадочным румянцем. Кожу на руках и шее, оголенных во время прогулки, припекало под одеждой. Пальцы же короля в волосах приятно холодили голову.
- Быстро избавиться? – переспросил маркиз, словно ослышался и прикрыл глаза, ощущая вновь сухость во рту. – Вы мне льстите, государь, или переоцениваете мои способности. Разве возможно быстро избавиться от назойливой осы, которая покусилась на грушу? Настойчивость мадемуазель де Мариньи не идет ни в какое сравнение с порывами этого насекомого, - веки миньона дрогнули, открывая Валуа испещренные красными кривыми глаза. Часто человек совершает поступок, полагая, что он не сможет навредить другому, а выходит все иначе. Конечно, Его Величество не мог предположить, что его фаворит, желая познать причины явления фрейлины Медичи на лошадиный выгон, зайдет так далеко, что будет бездумно скакать на своем жеребце под палящим солнцем. Не мог знать он и того, что Людовик превратит приход дамы в форменное издевательство не только над ней, но и над своим здоровьем, как, похоже, и не знал до сих пор, насколько безоглядно предан ему молодой человек, стоящий пред ним. Много позже он полностью уверует в это, но за эту веру будет заплачена дорогая цена. Это случится потом, а сейчас в кабинете Генриха III Валуа замка Фонтенбло стоял высокий юноша, прошедший с королем тяготы войны в Польше и лукаво улыбался ему, стараясь не замечать жар и резь в глазах.
- Безусловно, не заслуживаете, мой король, но будете вы ему соответствовать или нет, вряд ли его изменить в ваших силах.

Генрих через силу улыбнулся - не потому, что слова Можиро были ему как то неприятны или какие то мрачные мысли снова точили его рассудок, а потому, что проклятая рука болела все сильнее - наложенный миньоном жгут хоть и сделал свое дело, но кисть как будто онемела - Генрих почти не чувствовал большого и указательного пальцев. Кроме того, Людовик тоже выглядел далеко не лучшим образом - его нужно было отправить в постель, и на этот раз позаботиться о том, чтобы он не покидал пределы дворца. В глазах короля Людовик был вдвойне не прав от того, что совершенно не следил за своим здоровьем и готов был довести себя до полумертвого состояния, лишь бы удовлетворить какое-либо из своих желаний - было ли это желание покататься на лошади или выяснить, для чего Мариньи явилась на конский выгон.
Король вздохнул.
- Ну все ясно - изрек он, придирчиво оглядывая Можирона - Можешь быть уверен - оса больше тебя не побеспокоит. Во всяком случае, не по моему приказу. Но я хочу, чтобы ты больше внимания уделял своему здоровью - это самое важное. Сегодня и завтра - никаких прогулок верхом, никаких сумасбродств. Это приказ.

Королю отчаянно хотелось ослабить жгут - хотя Можирон уже сделал это несколько минут назад. Для того, чтобы остановить кровь, нужна была искусная повязка - и тут мог помочь только Марк. Король уже начал проявлять беспокойстно по поводу отсутствия врача
- Черт возьми, где же носит Мирона! Если он вздумал уйти куда-нибудь на прогулку - это очень невовремя.
На лице Генриха промелькнула гримаска недовольства. Он опустил голову, дабы разглядеть свою некогда белую рубашку- зрелище было не для слабонервных. Если бы его увидели сейчас жена или мать.... Нет, этого лучше было даже не представлять. Под ногами все еще лежали злополучные осколки. Король тихо выругался. Еще не ощущая никаких признаков кровопотери, Генрих сделал несколько крупных шагов по направлению к двери, чуть приоткрыл ее и крикнул стоящему невдалеке слуге:
- Вина, воды и бинт! Живо!
Отдав незамысловатый приказ, король вернулся к Людовику и опустился в свое кресло.
- Сел бы ты что ли - обратился он к другу- На ногах еле стоишь.

Из квеста: 18 июня 1576 года после полудня, Короли шутят: Трепка, IV часть

Медленно ступая по коридору Фонтенбло, Екатерина слушала пажа, рассказывающего ей о том, что делал маркиз де Можирон после прогулки и где он сейчас находится. Ну разумеется, он был у короля! Улыбнувшись только кончиками губ, королева-мать отпустила мальчишку, сама направляясь к покоям сына. За ней шлейфом тянулась яркая стайка фрейлин, перешептывающихся за спиной госпожи. Придворные птички слышали отголоски трепки, полученной их товаркой и мучались от того, что еще не знают всех подробностей новой сплетни. Жаклин никто не жалел и не сочувствовал. Надменная красавица еще не успела сойтись ни с кем настолько плотно, чтобы стать подругой.
Подойдя к кабинету, в котором вели беседу король и его друг, Екатерина взмахнула рукой, не оборачиваясь и подавая знак ее не сопровождать. Мгновением ранее она не дала доложить о своем приходе, намеренно собираясь войти в кабинет неожиданно, что и было исполнено.
Створки дверей раскрылись, впуская ее величество королеву-мать, все еще пылавшую гневом на нерадивую фрейлину, на которую возлагались кое-какие надежды в будущем.